Жизнь не видел, смерть познал
Шрифт:
– Что во внутренних служил? Да нет, хорошо. Его в тюрьме как своего примут. Ну, в смысле менты… Так что за него не бойся… А о себе подумай! – потемнел вдруг ликом Кирилл.
– Я здесь ни при чем, – робко мотнула головой Рая.
– При чем. То есть при ком… При мне будешь. Или не хочешь?
– В каком смысле?
– Да в прямом. Мы так и не успели с тобой закончить. Так интересно начали… Как насчет ко мне домой прокатиться?
– Зачем?
– Музыку послушать.
– Я… Я не могу… Мне домой надо, к экзаменам
– Перед экзаменами отдыхать надо, тогда все как по маслу… Ты что, не хочешь со мной ехать?
– Я не могу…
– А ты через «не могу»… Короче, давай доедай свое мороженое, и поехали…
Рая никуда не хотела ехать. Но у нее не было другого выхода. Кирилл очень обидится, если она ему откажет. И, возможно, даст волю своим рукам. Он бандит, и ему ничего не стоит сломать ей нос… Кому она потом будет нужна со сломанным носом?.. К тому же от нее не убудет, если она сделает ему приятное. Немного терпения, а потом свобода…
Как чувствовал Антон, что Перехлестов его обманет. Следователь не стал себя утруждать заботой о подследственном. Нет обещанной камеры для бывших сотрудников милиции. И «одиночка» где-то далеко.
Конвоир доставил его в обычную камеру, заставленную двухъярусными койками, на которых в смрадной духоте коптились полуголые человеческие тела. Вонь здесь была такой, что из глаз вышибало слезу.
На «сборке» он слышал пророчества одного «бывалого». Усиленно помогая себе растопыренными пальцами, парень горячо расписывал ужасы тюремной жизни. Дескать, хаты в изоляторе забиты под завязку, на каждую шконку приходится по два-три человека. Но в этой камере были свободны две койки, пусть и самые ближние к сортиру, но Антон на большее и не претендовал.
Из глубины камеры, обогнув стол, к Антону подошел белобрысый паренек с хитрым взглядом. Худощавый, верткий, на груди парусник с одной мачтой, на пальцах перстень. Наверняка блатной. Но Антона это должно было радовать. Сейчас ему покажут на шконку, и он станет полноправным сидельцем. Если, конечно, его не рассекретят…
– Привет! – с виду радушно улыбнулся паренек.
И протянул новичку руку для приветствия. Антон подал ему свою ладонь, но рукопожатия не произошло. В самый последний момент белобрысый убрал руку.
– А вдруг ты с гребнем! – рассмеялся он.
– С каким гребнем? – не понял Антон.
– С красным!.. Тебя не Петя, случайно, зовут?
– Нет. Антон я.
– А «ко-ко-ко» сказать можешь?
– Могу. Но не буду, – Антон уже понял, к чему клонит сиделец.
Он хоть и не бывал в тюрьме прежде, но кое-что знал об арестантских порядках. Как-никак в колонии служил. Хоть и по внешнюю сторону запретной зоны находился, но тем не менее. Слухи, разговоры… В общем, представление о лагерных законах он имел.
– Да ты чо! – Паренек разнузданно хлопнул в ладоши и обхлестал себя
Как будто «яблочком» по «тарелочке» собирался прокатиться.
– Не горячо, – покачал головой Антон.
– А ты чо, борзый? – осклабился арестант.
– С тобой нет, а вообще да.
– За что сел?
– За решетку.
– Смотри, шарит! – обращаясь ко всей камере, одобрительно сказал белобрысый.
Но на этом испытания не закончились.
– Ты кто, вор в законе или бык в загоне?
– Не бык, – мотнул головой Антон. – Но в загоне.
– Все мы в загоне, – кивнул блатной. – А зовут как?
– Антон.
– А кличка?
– В армии Шмелем звали. Но это не кличка. Это псевдоним.
– Псевдоним?! Круто!.. У меня тоже псевдоним есть. Светляк я… Можешь свой псевдоним на потолке написать, чтобы все видели?
– А ты спину подставь, распишусь.
– Опля! Сечешь фишку!.. А чайник заштопать можешь?
– Нет.
– Неправильно. Надо говорить, выверни наизнанку – зашью… А как я чайник наизнанку вывернул?.. А на подоконнике сыграть сможешь?
– В карты?..
– Да нет, балда! Ты должен сказать мне, чтобы я его настроил! Настрой подоконник – сыграю… Спать где будешь?
– Куда смотрящий покажет.
– Вот это правильно, – кивнул белобрысый. – Вот это по-нашему… И все равно по первому разу к нам заехал?
– По-первому, – кивнул Антон.
– Но верхов нахватался… Кто наблатыкал?
– Да брат у меня двоюродный мотал. С ним и наблатыкался…
– Кто у тебя брат? Какой масти?
– Мужицкой…
– И ты в мужиках будешь.
– Да я дальше и не рвусь…
– Рвать мы тебя будем. Если накосячишь… А может, есть косяки по жизни? – пытливо сощурился Светляк. – Прописку ты, считай, прошел. Мы уже свои люди, да? Ты скажи, может, с голубыми дружил?
– Пусть они друг с дружкой дружат.
– Ну, может, по пьянке с кем-то… В армии, говоришь, служил. Где?
– На Дальнем Востоке, – соврал Антон. – В мотострелках.
– Ну, может, выстрелил там в кого-нибудь с голодухи. Нагнул молодого темной ночкой, раз-два, и в теле.
– Не было желания.
– А может, перед блатными грехи есть? Может, ментам кого-нибудь из наших сдал?
– Так бы я тебе и признался.
– А что, было? – вскинулся Светляк.
– И быть не могло. Я с блатными на воле не пересекался.
– Ну, теперь, считай, пересекся… Кран, братуха! – крикнул белобрысый.
Ждать долго не пришлось. К Антону подошел наголо бритый арестант с уродливым лицом. Узкий выпуклый лоб, косматые надбровья, глаза злые, бесцветные. Плоский с искривленной спинкой нос, казалось, утопал в толстых щетинистых щеках, а нижняя оттопыренная губа лежала на подбородке. Широченные плечи, мускулистые в татуировках руки. Крупные кулаки крепко сжаты – как будто он собирался обрушить их Антону на голову.