Жизнь некрасивой женщины
Шрифт:
Самолет, готовившийся к полету, оказался не вполне исправным, и полет был перенесен на другой день. Через три четверти часа после своего отъезда Васильев вернулся. В передней неожиданно раздался звонок: первый отрывистый, второй длинный-предлинный…
Именно в этот день, не ожидая опасности, Никита как нарочно разделся в наших комнатах, и в ту минуту, когда раздался роковой звонок, мы об этом совсем забыли.
Я прыгала по комнате, не зная, что делать, за мной носились мама, тетка и Никита. Для того чтобы мне раздеться, нужно было минимум полчаса, да к тому же хорошего помощника.
— В ванну!
Мы с Никитой побежали в ванну и тотчас заперлись в ней. Тетка бросилась отпирать дверь Васильеву, а мама, пометавшись по комнате с калошами, шляпой и шубой Никиты, сунула все это, растерявшись, к себе под кровать.
— Где Курчонок? — уже гремел Васильев, быстро проходя из передней мимо ванной в коридор. — Почему с утра ванну принимает?.. Вечером мы в театр идем! Еще простудится. — Эти слова долетели уже из конца коридора.
Я быстро открыла кран и пустила воду, чтобы было впечатление, что горит газовая колонка, и под шум воды мы с Никитой стали совещаться.
— Я все на вас расколю, — говорил он, — но, к несчастью, я нечаянно приметал бархат не только к корсажу, но и к белью!.. Тут без ножниц не обойдешься!..
— Ах… — в отчаянии говорила я. — Черт с ним, с костюмом!.. Вопрос: доживете ли вы еще до маскарада?.. если Васильев вас увидит — убьет на месте!
А Васильев уже стучался в ванну.
— Что это ты с утра в ванне сидишь? — кричал он мне через дверь. — Ну-ка открой, я тебе что-то расскажу…
Я призвала на помощь все мое хладнокровие.
— Сейчас, уже кончаю, — подойдя к двери, ответила я, — прошу тебя, иди в комнаты, минут через десять я приду! И позови мне маму… — Я больше всего боялась, чтобы Васильев не сорвал двери; он не задумываясь сделал бы это, если о у него мелькнуло хоть какое-нибудь подозрение.
Еще немного поспорив у дверей, он отошел. Видимо, у него было благодушное настроение.
Первый испуг прошел. К нам вернулось самообладание. Мама сунула мне в дверь в мохнатой банной простыне платье и ножницы. Никита все на мне разрезал, встал ко мне спиной, и я быстро переоделась. Перед тем как выйти, я намочила водой волосы, завязала полотенцем.
Но была еще одна рискованная минута, когда я выходила из ванной, а Никита за моей спиной прокрадывался на кухню, к тетке в комнату. Все обошлось благополучно. Войдя в комнаты, я стала занимать Нику разговорами, а затем села за рояль. Это всегда было лучшим средством укрощения Васильева. В таких случаях он неизменно доставал две колоды карт и погружался в пасьянс.
Так было и на сей раз, а потому Никита имел полную возможность одеться, расцеловать на прощание маме и тетке ручки и преблагополучно скрыться.
Очень давно, когда мама выходила замуж за моего отца, и этот брак наделал в высшем свете много шума, княгиня Кудашева была одной из тех женщин «общества», которая встретила маму ласково и впоследствии горячо ее полюбила.
Кудашева имела двух сыновей, оба были офицерами гвардии. Но революция отняла у нее обоих. Теперь, неизлечимо больная, она умирала медленной и мучительной смертью. Постепенный склероз по частям убивал ее организм. Сначала она лишилась ног.
Кудашева лежала под Москвой
Ольга, или Оляша, как все привыкли ее звать, сама была уже женщиной лет шестидесяти, маленькая, худенькая, юркая и испуганная, похожая на мышку. Оляша держала двух коз, владела небольшим участком земли, с которого собирала на зиму картофель и немного овощей. Кроме того, она еще зарабатывала шитьем.
Мы очень любили Кудашеву, и мама от продажи каждой нашей вещи посылала ей немного денег. Если от нас не было долго помощи, то Оляша сама приезжала к нам на Поварскую.
Как ни стыдно в этом сознаться, но я уговорила маму дать мне возможность поехать на маскарад, воспользовавшись именем бедной, больной Кудашевой. Мама долго колебалась, говорила, что такая ложь — грех, но в конце концов согласилась. Она знала, что на маскарад я все равно поеду.
Заранее наши костюмы были перенесены в чемоданах в Староконюшенный переулок, к Пряникам. Туда же мы втроем собирались скрыться от Васильева, и туда же за нами должен был заехать на машине некто Котя Сахновский. Этого лицейского товарища моего брата я совершенно неожиданно для себя встретила в доме Красовских. В Староконюшенный переулок должна была прийти и Аля, чтобы всем вместе ехать на маскарад.
Итак, мама, тетка и я были в заговоре. Наступил день маскарада. С утра ничего не подозревавший Васильев уехал на аэродром. Когда он вернулся, никого не было дома. Только на столе белела оставленная нами записка: «За нами приехала Оляша, все едем в Царицыно. Кудашева умирает. Можем остаться в Царицыне до завтра».
Как часто бывает так, что неожиданность парализует на некоторое время и волю, и сознание. Пораженный Васильев поужинал и затем не нашел ничего лучшего, как залечь спать… а мы в это время веселились, да еще как! У всех, кто в этот вечер входил в квартиру Красовских, срывалось с уст восхищенное «Ах!».
Комнаты были неузнаваемы. Все сундуки бабушек, тетушек Никиты и его матери, в прошлом актрисы Малого театра, были опустошены. Всюду колыхались тяжелые занавеси, свисали с потолка разноцветные шелковые шатры. Во всех комнатах вырезанные и расписанные талантливой рукой Никиты абажуры со вставленной цветной слюдой лили полусвет, и этот полусвет делал встречавшуюся маску то знакомой, то нет и как нельзя больше потворствовал очаровательному обману маскарада…
Ввиду того что большая часть общества состояла из актеров, то съезжались после спектакля к двенадцати.
Ужинать сели после двух, когда сняли маски; до этого же часа пение, танцы, стихи и игры проходили очень весело, при несмолкаемых взрывах хохота.
Как я любила, танцуя, встречать первые, туманные проблески зимнего утра! И этот маскарад остался в моей памяти упоительным, чудным праздником.
Забрав ночевавшую у Пряников маму, мы отправились на Поварскую с тем расчетом, чтобы попасть в те часы, когда Васильев был еще на аэродроме. Когда он вернулся, то застал самую мирную картину: мама готовила обед, а мы с теткой, насмотревшись якобы на умиравшую Кудашеву, завязав головы полотенцем от мнимой головной боли, лежали. Благодаря этой выдумке мы могли хотя бы немного вздремнуть. В голове носились обрывки музыки, тело было в плену сладкой, приятной усталости…