Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский
Шрифт:
В новгородском Детинце, в Ярославовых хоромах, сошлись выборные, озабоченные недоброй вестью. Говорили, что князь Дмитрий на Новгород всю Русь ополчил, у Переяславля-Залесского дружины сходятся. О своих обидах великий князь отписал в грамоте посаднику Семену, тысяцкому Олексе и архиепископу Киприяну. В них он помянул речи недостойные, какие говорили ему новгородцы.
Зачитал посадник грамоту, выборные выслушали, заговорили наперебой, каждый свое норовил высказать. Староста гончарного конца Пимон заверещал бабьим
– Ополчение скликать, ратников. Аль Новгороду впервой за себя стоять?
Тысяцкий цыкнул на него:
– Не ты ли, Пимон, в прошлом разе на вече громче всех орал: «Изгнать Дмитрия из Новгорода?» А ноне к чему взываешь? Это тебе не в гончарном ряду горшками тарахтеть.
– Ты, тысяцкий, говори, да не завирайся. Это ты, Олекса, казну новгородскую Дмитрию открывал!
Посадник прикрикнул:
– Будет вам, перебранку устроили! Коли дело до созыва ополчения дойдет, то пусть будет, как вече решит. А ежели постановим посольство слать, так Олексе с архиепископом его править.
– То так, - согласился тысяцкий, - однако надобно город крепить. Объявить о том кончанским старостам.
– Разумно, Олекса, - зашумели все, - ты уж, Олекса, тысяцкий, за всем и доглядывай…
– Беда нависла над городом, беда.
– Посадник сокрушенно покачал головой..
– Пришла беда - отворяй ворота.
Архиепископ перекрестился.
– Помоги, Господи, - и губы поджал. И снова загомонили в палатах. Кричали:
– Аль мы головы клонили?
– Новгород ни перед кем не кланялся! Созовем вече!..
В тот день окликнули вече, и было оно бурное. Орали все:
– Великого князя не признаем, а Переяславского тем паче! Пускай на своем уделе сидит!
– Мы и мурз со счетчиками не звали, их Невский в город впустил!
Архиепископ вече крестом осенил:
– Спаси и вразуми люди твоя, Господи!
– Постоим головой своей за Великий Новгород!
– возопила толпа.
Тут боярин Родион выкрикнул:
– А получил ли князь Дмитрий благословение митрополита Максима на Новгород войной идти?
Положив руки на посох, архиепископ отмолчался. Кончанские старосты в один голос зашумели:
– Не признаем Дмитрия Переяславского великим князем!..
На помост взобрался староста кузнецов, поднял кулак:
– Слушай, вече новгородское, выходи на стены с оружием! Пусть видит Дмитрий - мы за Великий Новгород постоять готовы!..
Долго еще рядилось вече, наиболее рьяные кулаками размахивали, в драку лезли. Наконец решили: коли что, слать к Дмитрию посольство…
Воинство великого князя Дмитрия, блистая броней, шло на Новгород. Дружина за дружиной двигались владимирцы, переяславцы, ростовцы. Далеко растянулось войско. Били бубны, гудели трубы. Замыкал дружины обоз с продовольствием.
По сторонам дороги оставались редкие деревеньки, и смерды, глядя на проходившие полки, покачивали головами:
– Экое воинство собралось! Верно, гнев на новгородцев положил великий князь!
А во главе дружин ехал сам великий князь с воеводой. Дмитрий повернул голову, сказал воеводе:
– Поднимите хоругвь!
И тотчас вперед выдвинулся знаменосец на белом коне, поднял хоругвь с изображением Георгия Победоносца, поражавшего змия. Еще громче заиграла музыка.
Приободрились гридни, стряхивали усталость. Перед ними лежали новгородские земли…
Шли по землям новгородским дружины, разоряли деревни и села. К самой Шелони подступили. Здесь стали биваком. Князю Дмитрию шатер поставили. Ожидали новгородских послов.
В сопровождении отрока князь обошел лагерь. На отдыхе гридни скинули кольчужные рубахи, шлемы, сложили на земле сабли, мечи и тут же сидели у костров, варили кашу.
Среди переяславских Дмитрий задержался. У тех гридней, какие уже числились в боярской дружине, иногда справлялся о вотчине. Многим из них выделял он земельные наделы на кормление.
За переяславцами расположились ростовцы. От их воеводы Дмитрию стало известно, как тяжко умирал старый ростовский князь Борис. У него помутился разум, не узнавал сыновей…
Мысли князя Дмитрия перекинулись на своего сына Ивана. Вздохнул, промолвил едва слышно, чтобы следовавшему за ним отроку было невдомек, что князь сам с собой разговаривает:
– Апраксин, Апраксин, кому я теперь надобен, когда лета к закату катятся… Ты ушла, теперь вот сын Иван кровью кашляет. А он у нас, Апраксин, один…
Сделалось тяжко. И снова промолвил:
– Ответь, сыне, к чему покинула меня матушка твоя, Апраксин? И твоя жизнь, сыне, мне не в радость. Жизнь тогда в радость, когда человек зрит продолжение рода своего… Эвон как Даниил сыновьями своими любуется, Юрием, Иваном…
Послы из Новгорода приехали на следующий день: архиепископ Киприян, сухонький старик в черной рясе, в бархатной камилавке, прикрывающей седые волосы, и рыжий бородатый староста кузнечного ряда Ермолай, в длинной шелковой рубахе, подпоясанной плетеным пояском.
Перекрестились послы, Дмитрий к архиепископу подошел, спросил:
– Святой отец, с чем послал тебя Великий Новгород?
Киприян вздохнул:
– Я челом бью: не таи зла на новгородцев.
Дмитрий прищурился:
– Святой отец, когда новгородцы отреклись от меня, великого князя, как Петр от Иисуса Христа, ужели они не мыслили, что творят беззаконие?
– Ты, великий князь, святого Петра вспомнил, но забыл, что учитель снова вернулся в лоно Христовой церкви, вернулся святым апостолом.