Жизнь неуёмная. Дмитрий Переяславский
Шрифт:
– За те победы Батый и любил отца, - поддакнул Даниил.
Андрей только кивнул. Костер начал перегорать, больше дымил. Казан опустел, отроки уже сматывали невод.
Неожиданно городецкий князь сказал:
– Отец, Невский, запомнился мне по Берендееву. Строг был.
– Лет-то тебе сколь было?
– грустно заметил Дмитрий.
– Совсем ничего! Мало он с нами времени проводил, все больше в дороге, в Орду ездил.
– То так, - кивнул Андрей и встал.
– Славно мы посидели, - проговорил Даниил.
– Кабы ты, брат, чаще звал нас, может, и сердца
Андрей поднял чашу с хмельным пивом:
– За отца нашего, Александра Ярославича, грешно не выпить…
Отроки подвели князьям коней, придержали стремена, и братья направились в Переяславль-Залесский.
Андрей свесился с седла, склонился к великому князю:
– Ты, Дмитрий, не суди меня, я завтра в Городец уеду. Тоска вдруг на меня навалилась. Видать, разбередилась моя душа.
Промолчал великий князь, а Даниил вслед за Андреем промолвил:
– И мне пора в Москву, дел-то у нас - Кремль местами обновить, а то ненароком орда набежит…
С первым теплом, когда сошел лед и Волга очистилась от шуги, у стоявших на катках ладей уже суетились мастеровые, стучали топоры, а в чанах кипела смола. Вскоре одну из ладей спустили на воду. На нее поднялся городецкий князь Андрей с гриднями, и четыре пары весел по его сигналу выгребли на середину реки. Гридни поставили парус, и, разрезая волну, ладья тронулась. Плыли против течения, и гребцы менялись посменно.
Иногда за весло брался и князь. Но чаще он стоял на носу ладьи и смотрел, как отступали поросшие тальником берега, леса, редкие деревни в одну-две избы с загородами от дикого зверя. Иногда какой-нибудь мужик появлялся на зеленях. Заметив ладью, поднимал голову, и на князя глядело бородатое лицо не то лесовика, не то смерда.
Путь от Городца до Ярославля не близкий - пятьсот верст плыть с ночевками и кострами на берегу, где гридни отдыхали, варили еду, обычно гречневую кашу с кусками мяса вепря.
Холодными майскими ночами князь Андрей, отогревшись у костра, вглядывался в звездное небо или смотрел, как тихо катят воды, переливаются в реке звезды и луна перебрасывает от берега к берегу серебряный мост.
Едва слышно плещет волна, а в ветреную пору шумит лес. Городецкий князь иногда вспоминал, как принимал его Дмитрий, - верно, искал примирения, сам того не скрывая, для чего их с Даниилом на Переяславском озере потчевал. Но Андрей не смирился: по какому праву Дмитрий владеет и Переяславль-Залесским уделом, и Владимиром? Разве они не одного отца дети? Не эта ли несправедливость погнала его, Андрея, сейчас в Ярославль к князю Федору? Федор Ростиславич - зять Ногая, а Ногай всемогущ. На ярославского князя Андрей и держал расчет…
Неподалеку от берега вскинулась крупная рыба, ударила хвостом и, пустив волну, ушла на глубину, напомнив князю, как в первый год его жизни в Городце он с рыбаками затянул невод и огромная белуга с такой силой стукнула в сеть, что сбила Андрея с ног.
Городецкий князь знал - Фёдор Ростиславич на Дмитрия в обиде: когда ярославский князь попытался захватить часть переяславской
А ежели бы сел Андрей на великий стол, он бы дал ярославскому князю земли, удел его увеличил. Вот только за счет кого?
Городецкий князь убежден: если Федор пожалуется хану Ногаю, он непременно получит поддержку…
На третьи сутки погода стала портиться. Ветер погнал крупную волну, она плескала холодными брызгами, била в борта ладьи. Гридни налегли на весла. В такт взмахам вздыхали:
– И-эх! И-эх!
Князь Андрей запахнул корзно, поежился, взглянул на небо. Его затянули тучи.
«Быть дождю, - подумал городецкий князь, - даже птица чует непогоду, вон как ласточки стригут, над землей мечутся».
Из прибрежных зарослей выплыла парочка крупных уток, покачиваясь на волнах, направилась к берегу. Гридни спустили парус. Теперь ладья шла лишь на веслах.
К вечеру сорвались крупные капли, застучали по воде, пузырились. Ветер начал стихать, предвещая ливень. Однако впереди уже показались редкие огни Ярославля, угловые башни и стены, главы церквей, купола и крыши теремов. А по косогору разбросаны избы и кузницы, бревна, сваленные на берегу.
Ладья развернулась, толкнулась бортом о причал. Князь подал голос:
– Бросайте сходни, поторапливайтесь до темени!
Баню истопили отменно, пар клубами рвался в едва прикрытую дверь, весело бурлил кипяток в большом, поставленном на булыжники казане. Морило травами, заготовленными с прошлого года.
Князь Андрей на что уж любил попариться, но от жары разомлел, словно рак вареный, вытянулся на лавке, блаженствовал, постанывал, а дворовая девка нахлестывала его березовым веничком и раскаленные камни обдавала хлебным квасом. Городецкий князь млел от удовольствия, забывая, по какой надобности в такую даль приплыл, за многие версты от Городца, в Ярославле, оказался…
У него еще не было разговора с князем Федором, он состоится по выходе из баньки, за столом, в трапезной, а пока городецкий князь парился, развалившись на полке. Отступили прежние заботы, - казалось, так бы и лежал, блаженствуя.
Девка поднесла ему холодного ядреного кваса, он испил, вышел в предбанник, с помощью отрока стал облачаться.
Ярославль уже погрузился в ночь, шел дождь, а они с князем Федором сидели вдвоем в трапезной, сытно ели и говорили о наболевшем. Отварные куски белуги отливали жиром, а свежепробойная икра горой высилась на серебряном подносе.
Стряпуха внесла пироги с рубленым мясом и первой зеленью, когда вошла княгиня Зейнаб, плотная, широкоскулая: видать, в отца, хана Ногая, удалась. Улыбнулась городецкому князю, подала на подносе чашу пива хмельного.
Встал Андрей, выпил с поклоном:
– Благодарю, княгиня, красавица степная. Ты у князя Федора, ровно цветок, глаз радуешь.
Зейнаб расплылась в улыбке, отвесила ему поклон, удалилась. А князья, насытившись, повели разговор, ради которого Андрей приплыл в Ярославль.