Жизнь ни во что
Шрифт:
И почти тотчас же с окраины послышалась частая стрельба, и несколько человек с красным флажком появились откуда-то на улице.
Заметив, что дело принимает такой боевой оборот, Чебутыкин хотел было запереть на засов калитку и спрятаться куда-нибудь подальше, но калитку кто-то сильно толкнул, так что Чебутыкин мячиком отлетел и очутился где-то возле навозной кучи.
Во двор вошел один из лбовцев, стукнул прикладом в дверь, и когда оттуда выглянуло испуганное лицо продавщицы, он потребовал водки. Та скрылась на минуту, потом дрожащей рукой протянула ему бутылку, но он
Продавщица вскрикнула и упала, лбовец же бросился прочь. А Чебутыкин, как стоял возле навозной кучи, так и сел. Он хотел было подняться, но с перепугу ноги не слушались – он так и застыл на месте с фуражкой, сбившейся на бок, и с рукою, крепко уцепившейся за колесо рядом стоящей телеги.
В это время лбовцы разбивали бутылки с вином и грабили кассу казенки.
– Слушай! – волнуясь, крикнул Фома, подбегая к Лбову, отдающему приказания одному из ребят. – Слушай, Александр, что же это такое? – И Фома затрепыхался белыми, подслеповатыми ресницами негодующих глаз.
– Что?
– Как что? Я вхожу, смотрю, женщина лежит раненая, кто-то из наших взял да и выстрелил в нее, так просто, ради удовольствия. Это что же такое, это даже не просто уголовный грабеж, а так, бессмысленный бандитизм какой-то!..
Лбов посмотрел на него гневно и сказал:
– Ты врешь. Если в нее стреляли, так значит было за что, у меня даром ребята стрелять не будут.
– Не будут? – опять возмущенно перебил его Фома. – При тебе не будут. А кто на прошлой неделе казака убил, которого ты велел отпустить. Не будут? – еще громче начал он. – А как ты чуть отвернешься, так некоторые из твоих новых молодцев всех подряд перестрелять готовы. Попробуй, если хочешь, дай им потачку, попробуй и посмотри, что тогда получится.
– Я потачки не даю! – взбешенно крикнул Лбов и крепко схватил за руку Фому. – Я никому никогда не даю, это… ты врешь, а если ты врешь, а если вы там за глазами у меня что-то делаете, так я когда узнаю об этом, то смотри, что я сделаю…
Он выхватил свисток и резким условным сигналом перекликнулся с остальными, и почти тотчас же со всех сторон понеслись на его зов лбовцы.
– Кто убил бабу? – спросил Лбов, когда все собрались около него. – Говори прямо.
Все молчали.
– Я спрашиваю: кто убил? – повторил Лбов и мрачно, пытливо посмотрел на окружающих.
– Не знаю… не видал… кто-то хоронится, сукин сын, – послышались в ответ недоумевающие голоса.
– Хорошо! – крикнул тогда Лбов. – Я узнаю и так, а когда узнаю, то застрелю его как собаку!
Он шагнул во двор – и Феофан Никифорович умер, а если не совсем умер, то почти что совсем, потому что он услышал только последние слова Лбова и подумал, что это относится лично к нему.
– Ваше благородие, господин начальник… – дрожащим голосом начал он, да… так и остался с открытым ртом, потому что в вошедшем узнал своего бывшего ямщика, который когда-то так ловко ограбил его.
Лбов заметил Чебутыкина, но, по-видимому, не узнал его. Какая-то мысль осенила вдруг его голову, потому что он подошел к Чебутыкину, взял его за руку и, легонько подымая его, спросил коротко:
–
– Я… Я отдыхаю, господин ямщик… то есть господин начальник, – испуганно забормотал Чебутыкин.
– И давно это ты здесь отдыхаешь?
– Недавно… то есть давно… ваша светлость, – взмолился вдруг он, – да за что же, да разве же я что-нибудь против имею… Господи, да когда вы прошлый раз мою почту изволили ограбить, разве же я тогда не сочувствовал, ведь меня же тогда по подозрению целую неделю в арестном доме продержали… Да зачем же убивать меня… меня, я человек безвредный, я вот на днях в Ильинское опять с почтой поеду, так может, тогда Бог даст, ваше сиятельство, опять…
– Молчи, дурак, какое я тебе сиятельство, – усмехнулся Лбов. – Никто тебя убивать не хочет, а ты скажи-ка мне, видел, кто убил продавщицу?
– Не видел… то есть видел… то есть я сидел отвернувшись… – И Чебутыкин вопросительно посмотрел на Лбова, стараясь угадать, как тому будет угодно: чтобы он видел или не видел.
– Значит, видел, – подбадривающе сказал Лбов.
– Видел, видел, ваше сиятельство, то есть господин атаман. Как же не видать, когда я, можно сказать, на навозной куче, напротив пребывал.
– А ну-ка покажи-ка мне его, – и Лбов вывел Чебутыкина за ворота, где, выстроившись, стоял весь отряд.
Лбов и Чебутыкин прошли по фронту, Чебутыкин только было остановился перед человеком, стрелявшим в продавщицу, как вдруг поперхнулся и попятился назад, потому что увидел, как тот предостерегающе посмотрел на него и руку положил на подвешенный с боку револьвер.
– Никак не могу признать, – начал было он растерянно.
Но Лбов пытливым взором заметил движение человека, потянувшегося к револьверу, и внезапную заминку Чебутыкина.
– Этот? – крикнул он и неожиданно с силой схватил за руки одного из новых, недавно поступивших в его шайку.
– Этот… – упавшим голосом из-за спины Лбова ответил Чебутыкин.
В окошко выглядывали любопытные бабы, невдалеке стояли мужики и внимательно присматривались к происходившему.
– У меня в первом революционном отряде пермских партизан бандитов не должно быть и не будет никогда, – холодно и громко проговорил Лбов. – Так я говорю?
– Так, правильно, – послышались в ответ хмурые голоса.
– Лбов… что ты хочешь? – удивленно спросил его Фома, почувствовавший недобрые нотки в его голосе.
– Оставь, не твое дело, – резко ответил тот. Затем, перед глазами всего отряда и окружающих мужиков, схватил за руку и дернул вперед стрелявшего так, что тот очутился рядом с Чебутыкиным.
– У меня в Пермском революционно-партизанском отряде, который борется против царизма, бандитов не было и не будет, – повторил он опять.
И в следующую секунду в глазах Чебутыкина сверкнул маузер, в уши ударил грохот, и он покачнулся, считая себя уже погибшим, но потом сообразил, что стреляли не в него, потому что бывший лбовец зашатался и с проклятием грохнулся на землю, срезанный острой пулей сурово сверкающего глубиной разгневанно-жестоких глаз атамана Лбова, неторопливо вкладывающего дымящийся маузер в кожаный кобур.