Жизнь ни во что
Шрифт:
С первым пароходом шестеро рабочих Сормовского завода, приговоренных к смертной казни, бежали из Нижнего Новгорода в Мотовилиху. Несколько дней они трепались с гармошкой без дела по улицам, был их коновод Митька Карпов голосист, и черный чуб выбивался из заломленного картуза.
Однажды вечером, когда всей гурьбой они шатались по улицам, с ними встретился конно-казачий патруль и потребовал предъявления документов. И ловко закинулась гармошка за спину, и быстро вынырнули из глубины карманов револьверы, и громко
Наклонился на бок стражник Ингулов и, падая, выстрелил и прошиб шею Митьке Карпову, которого подхватили товарищи и под выстрелами унесли прочь.
– Стой! – крикнул около одной из хат Симка-сормовец. – Они нагонят нас, давай стучись в эти ворота. Тут свой человек живет.
Калитку отперла хозяйка, и все шесть ввалились в сени.
– Дома хозяин?
– Нету! Нету! – испуганно заговорила хозяйка. – Да куда же вы идете, у меня там чужой человек сидит.
– Стой, стой, ребята… Кто это чужой человек?
– Еврейка какая-то, попросилась переночевать.
На улице послышался топот и, тяжело дыша, громыхая шашками, пробежали мимо городовые.
– Вот те и ядрена мамаша, – почесывая голову, проговорил Симка, – а что ж теперь делать-то, и на какой черт впустила ее? Ну все равно теперь на улицу не выйдешь, леший с ней, с бабой.
Митьку ввели в хату. Черная женщина лет тридцати пяти с распущенными волосами испуганно вскочила с лавки, когда увидела перед собой шестерых незнакомых человек и кровь, расплывавшуюся по шее и лицу одного из них.
– Откуда это? – спросила она, запахивая распахнутый ворот кофточки.
– Оттуда, – коротко ответил Симка и выругался. – Дайте же чем-нибудь человеку шею перевязать, али не видите, как у него кровь хлыщет.
Женщина быстро раскрыла дорожную сумку, вынула оттуда бинт, надломила стеклянную пробирку с йодом и умело начала перевязывать раненого.
– Ишь ты, – удивленно сказал Симка, – и откуда это она, на наше счастье, взялась. Ты кто хоть такая?
Но, прежде чем она успела что-либо ответить, в окошко постучали. Ребята схватились за револьверы. Распахнулась дверь, вошел хозяин квартиры Смирнов и с ним Лбов.
Лбов вошел, как будто бы давно был со всеми ребятами знаком. И заговорил быстро:
– Давай раненого оставьте здесь, завтра к нему придет доктор. А все остальные за мною. А то полиция тут так и кружится, я насилу прорвался.
Ни у кого в голове не мелькнуло даже и мысли ослушаться его, и все пятеро направились к выходу, но Лбов вдруг быстро шагнул вперед, крепко стиснул руку незнакомой женщины и, дернувши ее к свету, спросил с удивлением у хозяина:
– А это кто? Откуда еще тут такая.
– Не знаю, – смущенно ответил тот. – Это баба без меня кого-то пустила…
– Просилась переночевать, рубль дала, вот я и впустила, – запальчиво ответила жена. – У тебя,
Муж не ответил ничего. Лбов нахмурил брови, достал из кармана десятку, положил на стол, потом сказал:
– Оставить тут ее нельзя, черт ее знает, что за человек, а кроме того, у баб языки долгие. Одевайся, валяй.
Но черные, точно выточенные брови еврейки даже не двинулись – она молча накинула пальто, яркий цветной платок и вышла на улицу.
Два раза от разъездов шарахались все в темноту. Чтобы не навлечь полицию на оставленного раненого, Лбов умышленно избегал перестрелки.
На берегу Камы он легонько свистнул и замолчал. Прошло минут пять – никого не было.
– Ты зачем свистишь? – спросил его Симка.
– Увидишь, – коротко ответил Лбов, – я даром никогда не свищу.
Послышался плеск, – из темноты вынырнула лодка и причалила к берегу. Все семеро сели молча, и лодка темным пятном заскользила по Каме. Слезли на том берегу. На опушке, пока ребята закуривали, Лбов подошел к еврейке, молча усевшейся в стороне на срубленном дереве, и спросил:
– Чего же ты молчишь и откуда ты на нашу голову взялась? Убивать тебя вроде как не за что, а в живых оставлять тоже нельзя. И куда я тебя дену?
А ночь была такая звездная. И вечер был такой мягкий.
Женщина встала, скинула платок и вдруг неожиданно обняла его за шею.
– Милый, – сказала она шепотом, – милый, возьми меня с собой.
Лбов никак не ожидал этого.
– Вот дура-то, и как это ты скоро… Да на что ты мне нужна. – Он хотел было оттолкнуть ее, но она еще крепче зажала руки на его шее и, прижимаясь к нему всем телом, прошептала:
– А может на что-нибудь.
А ночь была такая звездная, и вечер был такой весенний. И Лбов вспомнил, что собственная его жена теперь отгорожена барьером казачьих шашек, и Лбов уже мягче разжал ее руки.
– Ты дура, – сказал он ей.
И Симке-сормовцу, который стоял недалеко, показалось, что он улыбнулся, а может быть, и нет – разглядеть было трудно, потому что ночь была весенняя, говорливая, но темная.
Но то, что женщина улыбнулась и блеснула черными глазами, – это Симка-сормовец разглядел хорошо.
6. Встреча
Это было на берегу речонки Гайвы, узенькой мутной полоской прорезавшей закамский лес.
Лбов лежал на берегу речки, а Симка-сормовец запекал в углях картошку, когда невдалеке послышался вдруг резкий свист.
– Бекмешев пришел, – не поворачивая головы, проговорил Лбов. – Давно я уже его жду, дьявола. А ну-ка свистни ему в ответ.
Но это был не Бекмешев, а паренек лет шестнадцати. Он вынырнул из-за кустов и сказал, чуть-чуть задыхаясь от быстрого бега: