Жизнь Николая Клюева
Шрифт:
Н.Ф. Садомова пишет, что Клюев прожил у них с полгода. У Садомовых, видимо, он встретил и Новый, 1930-й, год. «Меня очень просят Садомовы провести с ними Рождество – огорчить их неблагодарно», – пишет Клюев Анатолию 2 января 1930 года. И добавляет: «Я у них живу в полном достатке и уходе». Клюев ночевал у Садомовых и позднее – до того, как окончательно переехал в Москву. Из писем Клюева к Анатолию явствует, что Клюев пользовался гостеприимством Садомовых в конце 1931 – начале 1932 года. Надежда Федоровна – в другом месте своих записок – вспоминает, что «последний месяц» клюевского пребывания в их квартире приходился на Пасху 1932 года.
Наряду с воспоминаниями Садомова пыталась записать по памяти и «сны» Клюева. Трудно сказать,
Приведем «пятый сон» – о Есенине.
«В другой раз я видел тоже близкого мне поэта, который дошел до полного разложения своего внутреннего мира – такого светлого, радостно-красивого в ранней юности, но не устоявшего перед соблазнами жизни, перешедшего в разгул и развратность, – и светлое творчество его покинуло; он не сумел победить испытаний, необходимых для дальнейшего продвижения по высокой лестнице творческих откровений – и тоже упал и разбился...
Я вижу себя в глубокой подземной пещере – тьма... Я стою и точно чего-то жду – и вот слышу: доносятся неистовые крики, все приближающиеся, все ужаснее, потрясающие – и мимо меня сверху по узкой лестнице, уходящей в бесконечную пропасть, – какие-то страшные чудовища волокут за ноги существо человеческого вида, – и при каждом шаге это существо бьется головой об острые камни нескончаемых ступеней. Существо все залито кровью, и когда его тащили мимо меня, я увидел и узнал того, кто когда-то был близок моим творческим вдохновениям. Я весь содрогнулся и зарыдал, протянул к нему руки, а он из последних сверхчеловеческих усилий вопил: «Николай, молись обо мне!» Его поглотила бездна... Я же не могу и передать потрясения всего моего существа, которое охватило меня и продолжалось и после того, как я проснулся.
Как неописуемо пагубно самоубийство! Как явно отрешает оно от всего светлого и отдает во власть немилосердного истязателя.
Воочию я увидел и проникся пониманием, как опасно, особенно имея дар тончайших восприятий в соприкосновении с образами Вселенной, – утерять чистоту единения с ограждающей непобедимой силой божественного света!»
Помимо Садомова, Клюев сближается и с другими артистами Большого театра – дирижером Н.С. Головановым, певицами А.В. Неждановой и Н.А. Обуховой. Увидев впервые Клюева в 1929 году у искусствоведа А.И. Анисимова, Н.С. Голованов рассказывает в письме к Неждановой:
«Был замечательно интересный вечер – у него <А.И. Анисимова> поэт Клюев Николай Алексеевич читал свои новые стихи; были Коренева, Массалитинова, Р. Ивнев* [Актрисы Л.М. Коренева, В.О. Массалитинова и поэт Рюрик Ивнев] и другие. Я давно не получал такого удовольствия, Это поэт 55 лет с иконописным русским лицом, окладистой бородой, в вышитой северной рубашке и поддевке – изумительное, по-моему, явление в русской жизни. Он вывел Есенина на простор литературного моря. Сам он питерец, много печатался. Теперь его ничего не печатают, так как он считает трактор наваждением дьявола, от которого березки и месяц бегут топиться в речку.* [Из поэмы «Деревня»]. Стихи его изумительны по звучности и красоте; философия их достоевско-религиозная – настоящая вымирающая <...> Русь. Читает он так мастерски, что я чуть не заплакал в одном месте. К нему Шаляпин в три часа ночи приходил. Я о нем много слышал раньше, но не думал, что это так замечательно».
К этому же кругу принадлежал и певец В.Д. Наумов – с ним и его семьей Клюев позднее сойдется ближе. Об одной из их первых встреч Наумов рассказывает 17 января 1930 года ленинградскому писателю М.В. Борисоглебскому:
«На этих днях с Кирилловым <имеется в виду поэт В.Т. Кириллов> ко мне зашел Клюев. Между прочим, прочитал свое стихотворение. Впечатление произвел сильное. Большой своеобразный талант. Просил его заходить еще, но у него, очевидно, оч<ень> много знакомых здесь. У меня он еще не был».
В это время Клюев продолжает писать
Работать над этим эпическим произведением Клюев начал, по-видимому, вскоре после того, как закончил «Погорельщину». Свидетельствует В.А. Баталин: «В 1932-33 г. Клюев «складал» (его слова) поэму «Песня о Великой Матери России» (во многих планах. Одна из глав – о Пушкине – назыв<алась> «Зимний Сад»), отрывки из нее неоднократно им читались в студенческих квартирах у его знакомых». В письме из сибирской ссылки Клюев в 1935 году сокрушался о судьбе этой вещи в таких словах: «Пронзает мое сердце судьба моей поэмы «Песнь о Великой Матери». Создавал я ее шесть лет. Сбирал по зернышку русские тайны... Нестерпимо жалко».
«Песнь о Великой Матери» – это гимн творческому духу русского народа, его созидательному гению. Замечательны строки, в которых описывается строительство деревянного храма. Подобно изографам в «Погорельщине» древнерусские зодчие творят по законам самой Природы:
С товарищи мастер Аким Зяблецов
Учились у кедров порядку венцов,
А рубке у капли, что камень долбит,
Узорности ж крылец у белых ракит.
Однако «Песнь о Великой Матери» как художественное произведение уступает «Погорельщине». Повторяемость приемов (композиция, размер, ритмика, лексика) и даже известное их однообразие, неудачные «риторические» строки («Все пророчества сбылися, И у русского народа Меж бровей не прыщут рыси!..») – все говорит за то, что на рубеже 1920–1930-х годов Клюеву уже далеко не всегда удавалось сохранить прежний художественный уровень.
Глава 9
МОСКВА – НАРЫМ
Рубеж 1920-1930-х годов совпал, как известно, с «революционным переворотом» в деревне. Сплошная коллективизация, начавшаяся в 1929 году, и новая политика в отношении кулачества (от ограничения и вытеснения кулака к полной ликвидации его как класса), закрепленная постановлением ЦК ВКП(б) от 5 января 1930 года, не могли не сказаться и на положении дел в советской литературе, особенно в «крестьянской».
До 1928 года «крестьянская» литература группировалась главным образом вокруг Всероссийского Союза (позднее – Общества) крестьянских писателей (ВОКП), возглавлявшегося Г.Д. Деевым-Хомяковским. Это была организация более просветительская, чем творческая, продолжавшая традиции Суриковского кружка (то есть ориентацию на «самородков» и «самоучек»); крупных дарований в ее недрах не вызрело. Но уже в конце 1927 года – в связи с начавшимся наступлением на «старую» деревню – наметился пересмотр «крестьянской» платформы ВОКП: Дееву-Хомяковскому пришлось уйти. 1928 год – переломный в развитии «крестьянской» литературы. На пленуме Центрального Совета ВОКП, состоявшемся в мае 1928 года, говорилось, что «крестьянский писатель, осознавший себя в области идеологии до конца, должен становиться и неизбежно становится пролетарским писателем деревни».
В июне 1929 года был созван I Всероссийский съезд крестьянских писателей, прошедший под лозунгами: 1. Очистить себя от негодного балласта и привлечь новые творческие силы, 2. Развернуть активную творческую борьбу против кулацкой идеологии в литературе, 3. Развить массовую работу среди творческого молодняка крестьянских писателей. С докладом «Крестьянская литература и генеральная линия партии» выступил на съезде А.В. Луначарский. «...Нам нужен особый крестьянский писатель, – говорил нарком просвещения, – идеологические устремления и политическая программа которого были бы пролетарскими». Луначарский подчеркивал, что «крестьянство расслоено, и его писатели так же. К одним мы относимся просто как к врагам...».