Жизнь Николая Лескова
Шрифт:
Заканчивался этот поразительный некролог строками: “Кто по намекам наших беглых строк с достаточной ясностью сообразил, во что России обошлись и еще обойдутся в грядущем эти дары Каткова, тот, пожалуй, подумает, что И. Д. Делянов обнаружил бы большую прозорливость, если бы смирно сидел на паперти армянской церкви и не утруждал себя поездкой в Москву на похороны Каткова”.
Статья была послана в “Новое время” и даже набрана там в отсутствие Суворина, но, попав ему на глаза, была, по его приказанию, разобрана. Увидеть свет ей привелось только через 47 лет [“Звенья”, кн. 3–4, 1934, с. 894–902.].
В 1893 году
“На смерть М. Н. Каткова
Убогого царя советник и учитель,
Архистратиг седой шпионов и попов
И всякой подлости ревнивый охранитель,
Скончался Михаил Никифорыч Катков.
Над свежей падалью отребий олимпийских
Слился со всех сторон в гармонию одну
Немолчный плач и вопль мерзавцев всероссийских,
Гнетущих бедную и рабскую страну.
Танеев” [Вероятно, Федор Иванович, брат композитора С. И. Танеева. ]
Неделю спустя после смерти Каткова обычно осторожная “Петербургская газета”, или, как ее называли, “Петербургская сплетница”, неожиданно отшлепала у себя [“Петербургская газ.”, 1887, № 203, 27 июля. См.: также “Неделя”, 1887, №№ 29 и 31 от 19 июля и 2 авг. ], во всей его первородной красе и греховности, циркуляр, до которого доспел “пастух российского юношества Меделянов” [См.: письмо Лескова к Л. Н. Толстому от 5 августа 1888 г. — “Письма Толстого и к Толстому”, 1928, с. 69.], прозванный затем “деляновским циркуляром о кухаркиных сыновьях” [Циркуляр министра народного просвещения от 18 июля 1887 г. № 9255.].
Неизбежная для Лескова “взрывная реакция” торопит его сейчас же откликнуться в печати на новый подвиг всемерно тормозящего просвещение министра. Статья получает сперва название “Гимназический крах”, а затем переименовывается в “Темнеющий берег” [ЦГЛА.].
Пометив статью 16 августа и возвратясь 20-го числа на зимовку в Петербург, Лесков тщетно пробует напечатать ее. Уклонился от публикации и мудро-осмотрительный Суворин, которому Лесков писал: “Ивана Делянова с его последним распоряжением, кажется, дозволяется сажать на кол тою частию тела, которая у него более прочих пострадала” [Письмо к А. С. Суворину от 30 сентября 1887 г. — Пушкинский дом.].
Так до сих пор, кроме статьи К. И. Чуковского [“Правда”, 1937, № 18 (7146), 2 июля. ] к 50-летию этого циркуляра, другие материалы о нем остаются под спудом.
Через три года случайную заметку свою “Об одной прачке” [“Новое время”, 1890, № 5215, 5 сент. ], воспитавшей на свои рабочие крохи дочку умершей своей соседки по больничной койке, Лесков закончил обращением, направленным прямо в глаз измыслителям пресловутого циркуляра и равноценных ему просветительных мероприятий: “Не может ли этот случай послужить сколько-нибудь к смягчению и умилостивлению тех людей, которым противно видеть стремление прачек и кухарок к образованию своих детей? Не совестно ли им будет предоставить этой прачке превосходить их в великодушии и заботе о просвещении чужих беспомощных детей?”
Наконец во второй половине 1893 года, прожив лето на Усть-Наровском побережье в Меррекюле, Лесков написал едкий опус “Административная грация /Zahme Dressur… в жандармской аранжировке/”, пролежавший втуне сорок один год [“Год XVII. Альманах четвертый”, 1934, с. 377–386.].
Помянулось здесь, как “рукою властною” современный “просветитель России” Делянов изверг из Московского университета
Заключался рассказ выводом, что для воскрешения “грации прежних административных приемов по устранению нежелательных деятелей необходимо, чтобы новый “пастух русской молодежи”, то есть Делянов, “или сам обладал умом графа Дмитрия, или обращался к таким умным и тонким помощникам”, каким в свое время явился для Толстого “владыка”, выученик знаменитого митрополита московского Филарета Дроздова, харьковский архиерей Савва Тихомиров.
Нечего и говорить, что и это произведение не могло найти себе места в печати при жизни его автора.
Незадолго до своей отставки Лесков распоряжением Делянова был назначен членом комиссии для рассмотрения сочинений, представленных на соискание премий имени Петра Великого. Председатель ее, А. Н. Майков, просил его закончить взятый на себя урок по этой “Петровской” комиссии. За труды вознаграждение здесь не предусматривалось, а участникам в них выдавалась специальная золотая медаль.
31 марта Лесков пишет Шубинскому: “Доклад Майкову исполнил то же с усердием, а золотую медаль, мне следующую, просил прямо из министерства отослать в Орловскую гимназию на помощь беднейшему ученику, отправляющемуся в университет” [Фаресов, с. 161.].
Когда-то, в начале государственной его службы, он получил темно-бронзовую медаль “в память войны 1853–1856 годов”. Теперь ему предстояло получить золотую.
О первой он давным-давно забыл и у себя ее не имел. Вторую не взял вовсе.
7 апреля он пишет директору Орловской гимназии о предоставлении ее в распоряжение этой гимназии. 21 апреля, видимо начитанный и благовоспитанный, педагог благодарит известного русского писателя и орловского уроженца за дар, извиняясь, что во вступительной формуле письма мог означать только его имя, так как отчества не знает. Сам он, подвизаясь на воспитательном поприще в Орле с 1850-х годов и зная поголовно весь город, не затруднил себя спросить об этом “отчестве” Страховых, или послать в очень близкий к его гимназии “Дом дворянства”, или заглянуть в адрес-календарь. Стоит ли такого внимания писатель, уволенный со службы без прошения из того же просвещенского министерства! Есть с кем стесняться! Сам он того гляди уже статский советник, давно застыдившийся носившейся им смолоду украинской фамилии Гриценко, переустроившийся в великорусского А. В. Гриценкова. Все учтено. Пусть изгнанный вольнодумный литератор и Гриценково копыто знает.
За год до смерти учительно укажет Лесков сотоварищу по перу: “Ужасно видеть: для чего ты всегда гадишь роль “резонера”, в которой выводишь себя!.. “И истину царям с улыбкой говорить” уже стало пошло; а у тебя твой резонер уж и с исправником зубы точит… Неужто ты думаешь, что при каком-нибудь уважении к себе неглупый человек станет хихикать с таким исправником, а не поставит его просто на пристойное от себя расстояние… “Истины” пора говорить без улыбок, и это можно, а еще более — это должно. Писатель не должен подавать пример отсталости в отношениях” [Письмо к С. Н. Терпигореву от 22 февраля 1894 г. — “Русские писатели о литературе”. Л., 1939, т. II, с. 304.].