Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2

Ипатьев Владимир Николаевич

«Все равно, там разберут, кто прав и кто виноват, а теперь мы Вас задержим» — был ответ агентов ГПУ.

Видя, что дальше не стоит продолжать игру, я заявил агентам, что надо внимательнее осматривать паспорта путешественников, и показал им отметку Московского ГПУ, в которой было сказано, что мой выезд из СССР продлен до 1-го ноября. В Москве в ГПУ по ошибке, забыв длинное путешествие по Сибири и не считаясь с тем, что пароходы из Владивостока в Цуруру отходят 2 раза в неделю, назначило очень короткий срок для выездной визы из СССР. Хорошо, что я обратил внимание в Москве до моего от’езда и тотчас же попросил продлить выездную визу. Агенты смутились и выпустили меня с пароходом.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ ПОХОД ВЛАСТИ

ПРОТИВ СПЕЦИАЛИСТОВ

Обратное путешествие в Москву было не особенно приятным для меня. Я находился под впечатлением казни пяти военных инженеров-технологов, моих очень способных учеников по Артиллерийской Академии, которые с самого начала большевистской революции усердно работали над приведением в порядок военных заводов, изготовляющих военное снаряжение: трубки ружья, пулеметы, порох и пр. Еще перед самым отбытием из Японии я прочел в газетах, что казнены: В. С. Михайлов, Дымман, В. Н. Деханов, Высочанский, а пятую фамилию не могу припомнить (он был экспертом по ружьям). П. А. Богданов, в бытность председателем ВСНХ и начальником Военно-Промышленного Отдела, не раз говорил мне, что Михайлов, его заместитель по отделу, является образцовым работником, незаменимым помощником.

«Вы, Владимир Николаевич, и Вадим Сергеевич Михайлов, это два бывших генерала, работу которых наша партия высоко ценит и никогда не забудет вашей помощи», так заявил мне Богданов.

Хорошее вознаграждение за полезную' работу получили казненные инженеры! Начальник Военно-Промышленного Управления ВСНХ — Иван Никитьевич Смирнов (впоследствии расстрелянный вместе с Зиновьевым и Каменевым), принявший эту должность от Богданова, был всегда в восторге от работы Михайлова и Высочанского, о чем он мне тоже говорил, когда я бывал в Отделе по военно техническим делам. В особенности И. Н. восхищался работой и идеальным отношением к делу Высочанского. Когда я встретил в Москве Смирнова после моего прибытия из Японии, то спросил его, за что казнены эти достойные инженеры, то он махнул рукой и с досадой сказал мне:

«Мы поступили непростительно с таким честным работником, каким был Высочанский; даже его сына 21 года, поступившего к нам в партию, исключили из партии за грехи отца; это значит, что мы перегнули палку».

Невольно я вспомнил речь на митинге в Калужской губернии, на станции Тихонова Пустынь, одного председателя совхоза- тов. Копылова, который просвещал своих слушателей такой речью:

«Буржуазные специалисты нам нужны, говорить не приходится, но только до поры до времени; как только наши партийцы от них научатся всей премудрости, мы их выведем в расход; теперь мы поступаем с ними подобно коровам, предназначенным на убой: хорошо обращаемся, лучше кормим и содержим, а когда будет надо, то расправимся с ними, как и с другими буржуями».

Обратный проезд по Сибири (конец ноября) происходил при очень холодной погоде, морозы уже доходили до 30-ти градусов (станция Ерофеич), и наш поезд сильно опаздывал; кроме того приходилось часто менять паровозы вследствии их порчи. В Москву мы приехали с опозданием на 8 часов.

В Екатеринбурге в наш поезд сел инженер Юшкевич, работавший со мной во время войны в Химическом Комитете, специалист по сернокислотной и основной промышленности. Он мне сообщил еще одну крайне неприятную новость: за мое отсутствие был арестован В. П. Кравец, член коллегии Главного Химического Управления, работавший по химической промышленности в ВСНХ, начиная с 1918 года. В. П. Кравец в Главхиме исполнял очень ответственную роль, он ведал всем плановым хозяйством, и, кроме того, принимал большое участие в составлении пятилетнего плана. Я очень ценил работу В. П. и знал его честность и добросовестное отношение к каждому поручению, которое на него возлагалось. Он был в самых хороших отношениях с Юлиным, который бывал у него в гостях.

Мне сразу пришло в голову

сделанное мне в Берлине незадолго перед этим событием моим другом академиком А. Е. Чичибабиным предупреждение о том, чтобы я был очень осторожен в своих поступках, так как мне подобно другим инженерам ВСНХ угрожает арест. А. Е. сказал мне в Берлине летом 1928 года, что в Москве он слышал от одного коммуниста, что в виду недовольства на верхах развитием химической промышленности было решено арестовать последовательно следующих лиц: Шпитальского, Камзолкина, Кравеца, Фокина и меня. Я не поверил А. Е. и сказал, что это сплетни для устрашения, чтобы лучше работали. Но это предсказание стало оправдываться: в начале 1929 года был арестован Шпитальский, в июне инженер В. П. Камзолкин, заведующий отделом химической промышленности в Госплане; в ноябре арестовали Кра-веца... — Нельзя сказать, чтобы мне рисовалась приятная перспектива: оставался только один Фокин, профессор Технологического Института и консультант Главхима...

По приезде в Москву я старался выяснить у Юлина, за что арестован Кравец, но это было совершенно бесполезно.

«ГПУ знает, в чем тот или другой гражданин провинился, — сказал мне Юлин, — а я ничего не знаю и не имею права ходатайствовать за него».

Я был вполне уверен, что В. П. Кравец был арестован совершенно без всякой вины, и если бы Юлин не хотел этого ареста и заявил, что Кравец ему был крайне нужен, в особенности для составления пятилетнего плана, то, конечно, ГПУ его не арестовало бы. Его арест, по моему крайнему разумению, был нужен также и для самого Юлина: чтобы свалить на кого-нибудь вину за неудачу составления пятилетнего плана и проведения его в жизнь.

Я вспоминаю один мой разговор с В. П. Кравецом относительно признания своей виновности некоторыми арестованными инженерами при допросе их следователем в ГПУ, когда мы были убеждены в полной их корректности по отношению к советской власти и в ревностном отношении к делу. В. П. в конце нашей беседы сказал мне:

«Владимир Николаевич, Вы знаете, что я ни в чем не виноват, и если до Вас дойдут слухи или Вы прочтете в газетах, что во время моего допроса в ГПУ я сознался в своей вредительской деятельности, то не верьте этому! Тоже самое я сказал и своей жене»...

Я больше уже не видал В. П.; когда я был заграницей, то услыхал, что его без суда назначили на принудительные работы на Ольгинском химическом заводе; впоследствии, кажется, он был освобожден. Возможно, что ради спасения своей жены и двух детей В. П. и возводил на себя напраслину.

В Москве меня просили сделать доклад о моих впечатлениях о поездке в Японию и о Конгрессе инженеров в Токио. Этот митинг происходил в большом зале Военного Клуба, помещающегося в бывшем здании Екатерининского Женского

Института. Мой доклад был выслушан с большим вниманием и, насколько помню, впоследствии был опубликован.

В Москве я был привлечен сделать доклад на тему: «Влияет ли политика на развитие науки?». Этот митинг был организован в большой зале Московской Консерватории, и председателем его являлся Г. М. Кржижановский, председатель Госплана. Кроме меня были приглашены следующие лица: А. Луначарский, С. Д. Шейн, М. Я. Лапиров-Скобло, П. Осадчий, Абрикосов, Кончаловский (последние два доктора медицины). Поставленный вопрос представлял большой общественный интерес в советской обстановке, и потому громадный зал консерватории был переполнен (собралось не менее 2000 человек). Мне не очень было приятно выступать по этому вопросу, так как я не был в состоянии говорить об этом предмете только в угоду большевикам. В своей речи я все таки привел некоторые данные, которые смягчали мои оппозиционные взгляды. Я решил написать мою речь заблаговременно и хорошенько ее прокорректировать. Когда мы, ораторы, собрались перед митингом, то Луначарский, здороваясь с нами, весело заметил: