Шрифт:
Содержание
Cover Page
Содержание
Жизнь одного
Жизнь одного
Екатерина Бакулина
Жизнь одного
Баночка с жёлтой наклейкой: "Это чай. Насыпать одну ложку", скачущие буквы, корявый почерк. Я кручу эту баночку в руках, стараясь собраться с мыслями.
– Нравится?
– спрашивает Кирилл.
И
– Помогает?
– вместо ответа спрашиваю я.
– Да, - серьёзно говорит он.
– Без наклеек было очень трудно.
События пяти- и даже двадцатилетней давности Кирилл помнит отчётливо, а вот бытовые мелочи, порой, ставят его в тупик.
Я кручу баночку в руках...
– Это Наташа придумала, - говорит Кирилл, - девочка из соцзащиты. Она приходит два раза в неделю, помогает по хозяйству. И записки меня научила писать.
Молодец Наташа, соглашаюсь я, хорошая девочка. Такие записки-наклейки здесь по всему дому: чай, кофе, сахар, кнопка включения телевизора, включения кондиционера, смыва в туалете... развешены инструкции ко всему. Почти все написаны рукой Кирилла, это сразу видно.
Руки у него...
Он разливает по чашкам кипяток, держа чайник в правой, уверено и крепко... правая - механический протез, дешёвый, но надёжный, моторика хорошая. Левая - своя, но сильно дрожит. А пишет он левой, не смотря ни на что. Правая нога - тоже протез, лицо всё изуродовано, об остальном можно только догадываться. Кирилла буквально собирали по частям, больше года в больнице, полтора в центре реабилитации. Можно было бы продолжить и дальше, но Кирилл сказал, что сил уже нет, хочется нормальной жизни, пусть всё будет как есть, ему хватит...
Значит, можно ещё что-то сделать? Можно. Только долго и тяжело, жизни на всё не хватит... снова по больницам... Да и дальше почти всё за свой счет, страховка покрыла только жизненно важное... Был бы хоть толк, но толка, скорее всего, не будет. И так уже сделали всё, что могли.
Тяжело... ну, со всем этим жить? Да нет, нормально. Как у всех. Дом, работа, вот в кружок оригами записался. Кирилл говорит спокойно и серьёзно, в глазах тоска.
Оригами...
Я пытаясь представить, беру кружку, делаю глоток, обжигаюсь, едва не роняю... Кирилл невесело ухмыляется.
– Ну ты, поаккуратнее.
– Как же так вышло, Кир? Я думал... Слушай, мне ведь сказали, что ты погиб...
Он кивает.
– Всем так сказали.
– Зачем? Как же так?
– Прошлой жизни больше нет, - он на секунду задумывается.
– Совсем нет.
Я встретил Кирилла утром, у супермаркета на парковке. Он собирал разбросанные тележки и корзинки, относил на место, простая такая работа. Я тогда загружал пакеты в машину, отставил тележку в сторону, он подошел, взял. Я сразу не узнал, а когда узнал, то не поверил. Не могло такого быть, никак не могло. Я
Помню, Маринка не плакала. Стояла так прямо, тихо... сама словно мёртвая, серое лицо, заострившиеся черты... Моя жена пыталась её утешать, пыталась говорить что-то, поддержать, суетилась, переживала... но Маринка молчала. Ни слова вообще. Мы очень переживали за неё. Помню, кто-то тогда сказал - глупости это, ну, подумаешь, что ей, она даже не жена, ну, пожили год вместе, ну, не сложилось, найдет другого... вот, если б дети...
Только Маринка до сих пор не нашла.
Второго такого найти трудно.
Всю жизнь я завидовал Кириллу. Мы когда-то жили в одном доме, дружили буквально с песочницы, учились в одном классе. Он был здоровенным, атлетически сложенным парнем, мог подтянуться раз сто не напрягаясь, с вышки нырял... да и учился отлично. Не боялся никогда и ничего. Никогда не был хорошим мальчиком, никогда не был правильным, с одинаковым рвением совершал подвиги и глупости, и всегда отчаянно нравился девочкам. После школы прошёл срочную в десанте, потом закончил Академию на Кифе. Майор, между прочим. В те годы мы уже встречались редко, Кирилл почти не бывал на Земле. Всех его подвигов и наград не знаю точно, я далёк от этого... лишь однажды видел мундир, весь увешенный орденами... подвиги и глупости...
И после этого развозить тележки?
Почему?!
Старой жизни больше нет.
Вот так.
Пенсию - да, пенсию платят хорошую, грех жаловаться... за все заслуги. Можно даже не развозить ничего. Но не сидеть же дома?
– А Маринка?
– спрашиваю я.
Он отчетливо вздрагивает.
– Нет... Марина не знает.
И отворачивается, потом принимается мешать ложкой чай, крупные чаинки плывут по кругу... Долго... Мешает и мешает, словно заведённый, глядя в одну точку. Часы тикают на стене... Мне даже слегка неловко становится. Потом кажется, что он про меня забыл... может правильнее будет просто тихо уйти?
Потом он перестает мешать, откладывает ложку в сторону, отпивает из кружки, поворачивается. И вздрагивает снова. В его глазах паника. Он словно не узнаёт меня, не понимает, что я тут делаю. Глядит на кружку в моих руках, внимательно щурится...
– Лёша?
И всё ещё не понимает.
Я только киваю. Да, это я.
– Лёш, ты прости, у меня бывает... Стоит отвлечься и... Мы ведь с тобой говорили о чём-то?
– О Маринке.
Он напряжённо подаётся вперёд.
– Что с ней?
– Ничего, всё хорошо. Почему ей никто не сказал?
Кирилл поджимает губы, передёргивает плечами... словно озноб...
– Обо мне? Не надо ей... И ты тоже ничего не говори, хорошо?
Почти мольба.
– Но это не правильно, Кир. Она имеет право знать. Как же так?
– Нет. Я тоже имею право решить сам.
– Почему? Ты боишься, что она тебя не примет?
– Боюсь, что примет. И останется... Из жалости, понимаешь? Если б думал, что откажется, сразу бы сказал.
Он отворачивается. Долго сидит молча. Левая, живая рука мелко подрагивает и от этого трясётся стол. Боль...