Жизнь поэта
Шрифт:
У Воронцова с самого начала установились неприязненные отношения с Пушкиным. Он не видел и не хотел признавать в своем подчиненном поэта. Для него Пушкин был всего лишь мелкий канцелярский служащий, разночинец, в звании коллежского секретаря.
Гордого и независимого Пушкина это высокомерие графа ставило в двусмысленное и унизительное положение, которое усугублялось еще тем, что жизнь в Одессе требовала значительных расходов. А он, отторгнутый от Петербурга, лишен был какой бы то ни было возможности лично заниматься изданием своих произведений.
Пушкин упорно стремится сохранить независимость и делится своими невеселыми мыслями с братом:
Уезжая из Кишинева, Пушкин задолжал своему начальнику 360 рублей и, возвращая их генералу Инзову, писал: «Что касается извинений, у меня не хватает смелости их принести, и мне стыдно и совестно, что до сих пор я не мог уплатить вам этот долг - и погибал от нищеты...»
* * *
Через месяц после приезда Пушкина в Одессу, 6 сентября, «к позднему обеду», вернулась из Белой Церкви жена Воронцова, Елизавета Ксаверьевна. Ей представили Пушкина.
Она вскоре переехала на дачу Рено в одном из лучших пригородов Одессы. Поблизости жила В. Ф. Вяземская, жена петербургского друга Пушкина, и он посещал их.
Воронцова, дочь любимой племянницы Потемкина, была дочерью великого коронного гетмана К. П. Браницкого, поляка, приверженца России.
Писатель В. А. Соллогуб, современник Пушкина, так отзывался о ней: «Елизавета Ксаверьевна была одной из совершеннейших женщин своего времени. Все ее существо было проникнуто такою мягкою, очаровательною, женственною грациею, такой приветливостью, таким неукоснительным щегольством, что легко себе объяснить, как такие люди, как Пушкин, Раевский и многие, многие другие, без памяти влюблялись в Воронцову...»
Вяземская писала мужу, что любит сидеть на больших камнях, выдвинутых в море, видеть волны, разбивающиеся у ног, и порою испытывать страх перед стремительным приближением девятого вала. «Я вчера оставалась около часу на берегу моря с Пушкиным под проливным дождем, чтобы видеть, как трепало бурей корабль... Как-то с графиней Воронцовой и Пушкиным мы дожидались его, - девятого вала, - и были облиты так, что пришлось переменить платье...»
Не было ничего удивительного, что Пушкин увлекся обаятельной Воронцовой. Во время их прогулок по морскому берегу Елизавета Ксаверьевна любила иногда повторять строки из баллады Жуковского:
Не белеет ли ветрило,
Не плывут ли корабли?
И Пушкин прозвал Воронцову «принцессой Бельветриль»...
Пушкин нигде о ней не упоминает, как бы желая во что бы то ни стало сохранить тайну их любви. Она обнаруживается у него только многочисленными профилями прекрасной женской головы спокойного, благородного, величавого склада, которые идут почти по всем его бумагам из одесского периода жизни.
При создавшихся обостренных отношениях Пушкин все же продолжает бывать в доме Воронцовых. Он появляется обычно в черном, застегнутом на все пуговицы сюртуке, с большим золотым перстнем с гербовой печатью на руке. В передней он оставлял свою черную шляпу, тяжелую железную палку и, появившись в гостиной, сразу оказывался в центре общего внимания. На балах и маскарадах он восхищал всех своим неистощимым остроумием.
Воронцов заметил, что самыми близкими друзьями
Пушкин раздражал Воронцова своим появлением, в нем страдало самолюбие начальника, задетое достоинством, с каким отстаивал свою независимость его подчиненный. Воронцов любил окружать себя людьми заискивающими, покорными, вежливо предупредительными. А Пушкин не мог и не хотел лакействовать. До Воронцова не могли не дойти и, разумеется, доходили слухи о направленной Пушкиным против графа эпиграмме...
«Я не люблю его манер и не такой уже поклонник его таланта», - писал, не скрывая своей неприязни, Воронцов генералу П. Д. Киселеву в Петербург... И он сделал все, чтобы избавиться от поднадзорного поэта. Повод для этого вскоре подвернулся...
* * *
В Херсонской губернии появляется в мае 1824 года саранча. И Воронцов не нашел ничего лучше, как послать Пушкина в командировку для истребления саранчи; обследовать пораженные саранчой уезды, выяснить ее количество и проверить результаты действующих против саранчи средств.
Пушкин считает это поручение оскорбительным и расценивает его, как вызов со стороны Воронцова. Он пытается уклониться от поездки, однако, вынужденный подчиниться, едет, но через несколько дней возвращается, не выполнив, по существу, поручения.
Поэт взбешен. Презирая и ненавидя Воронцова, он клеймит его уничтожающей эпиграммой:
Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец.
* * *
Александр I. Рисунок А. С. Пушкина на черновой рукописи. 1822-1824 годы.
Дальнейшее пребывание на службе у Воронцова становилось нестерпимым, и 8 июня 1824 года Пушкин подает на высочайшее имя прошение об отставке «по слабости здоровья, не имея возможности продолжать моего служения».
Правитель канцелярии Воронцова А. И. Казначеев выражает Пушкину опасения по поводу последствий этого рискованного шага. Пушкин, почитая получаемые им 700 рублей жалованья «пайком ссылочного невольника», отвечает: «О чем мне жалеть? О своей неудавшейся карьере? С этой мыслью я успел уже примириться. О моем жаловании? Поскольку мои литературные занятия дают мне больше денег, вполне естественно пожертвовать им моими служебными обязанностями и т. д. Вы говорите мне о покровительстве и дружбе. Это две вещи несовместимые. Я не могу, да и не хочу притязать на дружбу графа Воронцова, еще менее на его покровительство: по-моему, ничто так не бесчестит, как покровительство... На этот счет у меня свои демократические предрассудки, вполне стоящие предрассудков аристократической гордости...