Жизнь после жизни
Шрифт:
Своей сухой пятерней Рут сжала ей безымянный палец:
— Вы замужем! Как чудесно!
Черт, кольцо снять забыла, спохватилась Урсула. Она заколебалась.
— Ну, как бы… — И, чтобы не усложнять, скромно заключила: — Да, это так.
Они стали наперебой поздравлять ее, словно замужество было блестящим достижением.
— Как жаль, что у вас нет кольца невесты, с бриллиантиком, — сокрушалась Лавиния.
Урсула совсем упустила из виду, что сестры сами не свои до побрякушек, и пожалела, что ничего не принесла им в подарок. У нее была коробочка, в которой хранились полученные от Иззи пряжки и клипсы с искусственными бриллиантами; старушки оценили
У Лавинии на груди красовалась эмалевая брошь в виде черной кошки. Крошечный глазик-страз подмигивал. К цыплячьей груди Рут крепился солидный топаз-карбункул. Он грозил перевесить ее тщедушное туловище.
— Мы как сороки, — посмеялась Рут. — Обожаем всякие блескучие штучки.
Согрев чайник, они стали радостно обсуждать, чем ее лучше угостить: гренками с пастой «мармайт»{97} или же гренками с джемом, — и тут раздался адский вой сирены. Урсула посмотрела в окно: ничего подозрительного, только прожектор ощупывал черное небо. Прекрасный молодой месяц поставил на фоне тьмы скобку света.
— Поспешим, дорогая, надо спускаться в подвал к Миллерам, — на удивление бодро распорядилась Лавиния.
— У нас что ни ночь, то приключение, — добавила Рут, собирая бесчисленные пожитки: шали, чашки, книги, штопку.
— Фонарик, главное — фонарик не забудь, — игриво напомнила Лавиния.
Когда они дошли до первого этажа, в нескольких кварталах от дома разорвалась бомба.
— Ой! — спохватилась Лавиния. — Вязанье забыла.
— Давай вернемся, родная, — сказала Рут, но Урсула возразила:
— Нет, нужно спускаться в убежище.
— Я рейтузы вяжу для сыночка миссис Эпплъярд, — сообщила Лавиния, как будто ради этого стоило рисковать жизнью.
— О нас не беспокойтесь, дорогая, — сказала Рут, — вы глазом моргнуть не успеете, как мы вернемся.
— Господи, если без этого никак, давайте я сбегаю, — предложила Урсула, но сестры уже тащили свои старые кости вверх по лестнице, а мистер Миллер подталкивал ее ко входу в убежище.
— Рене, Долли и все-все-все, смотрите, кто пришел проведать старых друзей! — объявил он, как в мюзик-холле.
Она уже забыла, сколько душ насчитывается в семействе Миллер, как натянуто держится мисс Хартнелл и какой странный человек мистер Бентли. Что же до Рене — та, по-видимому, забыла пылкость их недавней встречи и лишь пробормотала:
— О боже, еще одна будет нашим воздухом дышать в этой преисподней.
Рене с неохотой качала плаксивого Эмиля. Она была права: это место больше напоминало преисподнюю. В Эджертон-Гарденз подвал, служивший бомбоубежищем, выглядел куда более гостеприимно, хотя Урсула подчас предпочитала рискнуть и переждать налет в собственной постели (если Крайтон находился дома, то вместе с ним).
Урсула вспомнила, что у нее на пальце обручальное кольцо, и подумала, как будут обескуражены этим, придя на опознание, Хью и Сильви, случись ей погибнуть во время налета. Может, Крайтон приехал бы на ее похороны, чтобы объясниться? Только она собралась снять кольцо и опустить в карман, как Рене без предупреждения сунула ей Эмиля — за мгновение до того, как дом содрогнулся от сильнейшего взрыва.
— Надо же, Фриц вознамерился нас запугать, — бодро сказал мистер Миллер.
Ее, кажется, звали Сьюзи. Точно она не могла сказать, она ничего не помнила. Какой-то человек звал ее из темноты: «Эй, Сьюзи, не спать». А потом: «Вот выберемся отсюда и попьем с тобой чайку, а, Сьюзи?» Ее душили пепел и пыль. Внутри у нее что-то необратимо надломилось,
Завтра будет день чудесный
Сентябрь 1940 года.
Без Крайтона ей было тоскливо — до того тоскливо, что она не могла в этом признаться ни ему, ни Памеле. Накануне объявления войны он снял номер в отеле «Савой», она надела выходное платье из синего атласа, но лишь услышала, что они должны расстаться («попрощаться»).
Вопреки, а может, благодаря предстоящему разрыву ночь они провели вместе, и он все время повторял, как ему будет не хватать «этого тела», «очертаний твоей плоти», «этого милого лица» и так далее; в конце концов она не выдержала:
— Ты сам так решил, а не я.
— Это кровавое решение, — сказал он, но она не поняла, к чему относятся его слова: к объявлению войны или к их разрыву.
Ее занимал вопрос: неужели он точно так же занимается любовью с Мойрой, тщательно дозируя отчуждение и страсть, но вопрос этот был из разряда тех, которые лучше не задавать, чтобы не услышать правду. А впрочем, какая разница, ведь Мойра заполучила его обратно. Добро хоть и потасканное, зато свое.
Наутро они позавтракали в постели, а потом прослушали обращение Чемберлена. У них в номере было радио. Вскоре завыла сирена, но, как ни странно, ни один из них не проявил беспокойства. В этой ситуации было что-то нереальное.
— Возможно, это испытание, — сказал Крайтон, а Урсула подумала, что отныне, как видно, все будет испытанием.
Выйдя из отеля, они прошлись по набережной до Вестминстерского моста, где уполномоченные по гражданской обороне свистели в свистки и кричали, что опасаться больше нечего. Их соратники разъезжали на велосипедах с табличками «Отбой воздушной тревоги», и Крайтон сказал:
— О боже, если это и есть наши лучшие силы гражданской обороны, мне страшно за нас.
Вдоль перил моста расставляли мешки с песком: их расставляли повсюду, и Урсула радовалась, что песка в этом мире достаточно. Она вспомнила, как там говорилось в «Морже и плотнике»: «Когда б служанка, взяв метлу, трудилась дотемна, смогла бы вымести песок за целый день она?»{99}
На подходе к Уайтхоллу Крайтон, нарушив течение ее мыслей, взял руки Урсулы в свои и сказал:
— Мне пора, дорогая. — И на миг сделался похожим на дешевого, сентиментального киноактера.
Она решила прожить войну по-монашески. Так проще.
Урсула смотрела, как он идет по Уайтхоллу, и вдруг испытала жуткое одиночество. На худой конец, она могла вернуться в Финчли.
Ноябрь 1940 года.
За стенкой хныкал Эмиль, а миссис Эпплъярд пыталась его увещевать. Потом она завела колыбельную — на своем родном языке, подумала Урсула. Песня была невыносимо тягостной, и Урсула решила, что своему ребенку (хотя откуда ему взяться, если она дала себе зарок жить монахиней) будет петь только веселые джиги и куплеты.