Жизнь после жизни
Шрифт:
Сильви и Иззи роднило только одно: антипатия к матери Хью.
— Она ведь тебе тоже приходится матерью, — указывал Хью сестре, а та отвечала:
— Ничего подобного: меня нашли на обочине. Она сама так говорила. Дескать, я была такой дрянной девчонкой, что даже цыганам не сгодилась.
Понаблюдав, как сын с дочерью упражняются в стрельбе, Хью сказал:
— Ну и ну, медвежонок: ты настоящая Энни Оукли.{103}
— Вот что я тебе скажу, — голос Сильви вывел Урсулу из полудремы, —
— А вдруг я сказочно разбогатею, — возразила Урсула. — Тогда смогу целыми днями бездельничать.
— Возможно, — ответила ей Сильви, — но лето все равно когда-нибудь кончается. — Опустившись рядом с Урсулой, она взяла в руки лежавший на траве томик Клейста. — Самоубийственный романтик, — пренебрежительно заклеймила она. — Ты не передумала заниматься современными языками? Хью считает, что от латинского будет больше пользы.
— Какая же от него польза? На нем никто не говорит. — Этот вялотекущий спор мирно длился все лето; Урсула потянулась. — Вот поеду на год в Париж и буду там говорить только по-французски. От этого действительно будет польза.
— Еще не хватало, в Париж, — повела плечами Сильви. — Париж не заслуживает своей славы.
— Тогда в Берлин.
— В Германии творится бог весть что.
— В Вену.
— Чопорный город.
— В Брюссель, — не сдавалась Урсула. — Против Брюсселя возразить нечего.
В самом деле, Сильви не нашла, что на это возразить, и их воображаемая поездка по Европе бесславно завершилась.
— Сначала нужно университет окончить, — сказала Урсула. — Сколько лет пройдет, рано еще волноваться.
— Разве тебя в университете научат быть женой и матерью?
— А если я не захочу быть женой и матерью?
Сильви рассмеялась.
— Говоришь всякую ерунду просто из духа противоречия. На лужайке будет чай, — добавила она, неохотно поднимаясь. — И кекс. И, к сожалению, Иззи.
Перед ужином Урсула пошла прогуляться по дороге. Впереди радостно трусил Джок. (На удивление веселый пес; трудно было поверить, что Иззи сделала такой удачный выбор.) Когда летом стояли такие вечера, Урсуле хотелось побыть одной.
— О да, — сказала Иззи, — в твоем возрасте девушку буквально одолевает возвышенное.
Урсула не вполне понимала, что имелось в виду («Никто и никогда не понимает, что она имеет в виду», — говорила Сильви), но чуть-чуть догадывалась. В дрожащем воздухе было разлито ощущение неизбежности, которым полнилась грудь, как будто в ней ширилось сердце. Высокая святость — только так Урсула могла это описать. Наверное, размышляла она, к ней с каждым днем приближалось будущее.
Ей было шестнадцать, очень важный рубеж. Она уже целовалась — с другом Мориса, американцем, который чем-то ее растревожил. «Только один раз», — предупредила она и почти сразу его оттолкнула: он позволил себе лишнее. К сожалению, парень не удержался на своих могучих ногах и навзничь рухнул в кусты кизильника — зрелище было жалкое и унизительное. Когда Урсула поделилась с Милли, та покатилась со
Она дошла до станции, где помахала Фреду Смиту; он приподнял форменную фуражку, как будто Урсула была взрослой. Неизбежность осталась неизбежностью и даже немного отступила, когда его паровоз — чух-чух-чух — продолжил путь в Лондон. На обратном пути Урсула встретила Нэнси, собиравшую какие-то листья для гербария, и та за компанию пошла вместе с ней к дому. Вскоре с ними поравнялся Бенджамин Коул. Он слез с велосипеда и сказал:
— Разрешите вас проводить, милые дамы? — Прямо как Хью; Нэнси захихикала.
Урсула порадовалась, что от предзакатной жары у нее разрумянились щеки: она почувствовала, что краснеет. Отломив веточку от живой изгороди, она принялась обмахиваться (без толку). Не так уж она ошибалась насчет неизбежности. Бенджамин («Зовите меня Бен, — попросил он. — Только родители называют меня полным именем») дошел с ними до калитки Шоукроссов и сказал:
— Ну что ж, всего доброго.
А потом снова оседлал велосипед, хотя и был в двух шагах от дому.
— Ой, — зашептала Нэнси, обидевшись за подругу. — Я думала, он тебя проводит, чтобы вам наедине остаться.
— Неужели по мне что-нибудь заметно? — спросила Урсула, пав духом.
— Еще как. Ну, ничего. — Нэнси погладила ее по руке, как будто это она, а не Урсула была четырьмя годами старше. А потом: — Поздно уже. Как бы ужин не пропустить.
Сжимая в руке свои драгоценные находки, она вприпрыжку побежала к дому и запела: тра-ля-ля. Нэнси и впрямь была из тех, кто распевает «тра-ля-ля». Урсула и сама хотела бы стать такой. Она уже развернулась, чтобы продолжить путь (ей тоже не улыбалось остаться без ужина), и вдруг услышала бешеную трель велосипедного звонка: Бенджамин (Бен!) сломя голову несся обратно.
— Чуть не забыл, — сказал он, — у нас на следующей неделе, в субботу, будет домашний праздник, мама велела тебя пригласить. У Дэна день рождения, и она хочет разбавить мальчиков девочками — прямо так и сказала, если я ничего не путаю. Мама имела в виду тебя и Милли. Нэнси мала еще, правда ведь?
— Да, конечно, — с готовностью согласилась Урсула. — А я непременно приду. И Милли тоже, я уверена. Спасибо.
В мир опять вернулась неизбежность.
Урсула смотрела ему вслед, а он, насвистывая, удалялся. Развернувшись, она чуть не столкнулась с незнакомым мужчиной, который, казалось, появился откуда ни возьмись и теперь ее караулил. Приподняв шляпу, он пробормотал:
— Добрый вечер, мисс.
Вид у него был какой-то неопрятный, и Урсула отступила назад.
— Не подскажете ли, как пройти на станцию, мисс? — спросил он, и Урсула, махнув рукой, ответила:
— В ту сторону.
— Может, вместе пройдемся, мисс? — Он снова подступил ближе.
— Нет, — выпалила она. — Нет, спасибо.
И тут его рука, резко метнувшись вперед, схватила ее за локоть. Урсула сумела вырваться и бросилась бежать, не смея оглянуться; остановилась она только у своего порога.