Жизнь после жизни
Шрифт:
— Что? — спросила Милли, когда они уселись.
— Что «что»?
— У тебя сейчас такое забавное выражение лица, какое бывает, когда ты пытаешься что-то вспомнить.
— Или забыть, — добавил Джимми.
— Нет, я ни о чем не думала, — сказала Урсула.
Ничего конкретного — просто какие-то мелькающие обрывки воспоминаний. Глупости, как всегда: копченая селедка на полке в кладовой, зеленый линолеум на полу, бесшумно катящийся старомодный обруч. Туманные, ускользающие из памяти мгновения.
Урсула отправилась в дамский туалет, где застала шумно и неопрятно рыдающую девицу. По ее густо накрашенному лицу струились черные потеки туши. Урсула
— Это все Никки, — объяснила девица. — подонок. Твой-то парень — залюбуешься, может, сообразим на четверых? Закатимся в «Риц», я вас проведу в бар «Риволи» — у меня там швейцар знакомый.
— Понимаете, — неуверенно начала Урсула, — парень этот на самом деле мой брат, и мне кажется…
Довольно ощутимо ткнув Урсулу под ребра, девица хохотнула:
— Шучу-шучу. Вы, подружки, его вдвоем, небось, заездили, а?
Она предложила Урсуле сигарету, от которой та отказалась. У нее был золотой портсигар, с виду очень дорогой.
— Подарок, — уточнила девица, перехватив взгляд Урсулы, захлопнула портсигар и дала посмотреть из своих рук.
На крышке была изящная гравировка броненосца, а ниже надпись: «Ютландия». Урсула знала, что на внутренней стороне крышки есть вензель из переплетенных букв «А» и «К» — «Александр Крайтон». Она инстинктивно потянулась к портсигару, но девица, отдернув руку, сказала:
— Ладно, пойду. Я теперь в полном ажуре. А ты, я вижу, ничего, душевная, — добавила она, будто от нее требовалась характеристика Урсулы. — Меня, между прочим, Рене зовут, на случай, если когда-нибудь опять столкнемся, хотя сомневаюсь, что мы живем в одном, так сказать, endroit.
Произношение у нее оказалось безупречным — Урсулу это поразило. Она пожала протянутую ей руку и сказала:
— Рада знакомству. Меня зовут Урсула.
Напоследок девица (Рене), одобрительно глянув на себя в зеркало, бросила: «Ну, au revoir тогда» — и упорхнула.
Когда Урсула вернулась в кофейный зал, Рене проигнорировала ее полностью.
— Какая странная девушка, — обратилась Урсула к Милли.
— Весь вечер строит мне глазки, — признался Джимми.
— Не того сада ягода, согласен, дорогой? — сказала Милли, с утрированной театральностью хлопая ресницами в его сторону.
— Поля, — поправила Урсула. — Не того поля ягода.
Веселой троицей они обошли множество злачных endroits, которых Джимми, похоже, знал без счету. Даже Милли, поднаторевшая в ночной жизни, не скрывала удивления при виде некоторых заведений, куда их заносило.
— Обалдеть, — выговорила Милли, когда они вышли из клуба на Орандж-стрит и поплелись домой, — это было что-то с чем-то.
— Странное endroit, — посмеялась Урсула, которая изрядно захмелела.
Это было любимое словечко Иззи; в устах такой, как Рене, оно звучало дико.
— Дай мне слово, что не погибнешь, — сказала она Джимми, когда они ощупью, как слепцы, брели к дому.
— Уж постараюсь, — ответил Джимми.
Октябрь 1940 года.
— «Человек,
Накрапывал мелкий дождь. Урсуле захотелось достать носовой платок и вытереть крышку гроба. С противоположной стороны свежевырытой могилы Памела и Бриджет, словно две колонны, поддерживали Сильви, которая, как могло показаться, едва стояла на ногах от горя. Сердце Урсулы каменело и сжималось при каждом рыдании, вырывавшемся из груди матери. В последние месяцы Сильви обращалась с Хью неласково, и теперь ее великая скорбь выглядела показной.
— Не суди слишком строго, — сказала Памела. — Со стороны трудно понять, что происходит между супругами, у каждой пары все по-своему.
Джимми на прошлой неделе был отправлен в Северную Африку и не смог получить отпуск, чтобы приехать на похороны отца, зато в последнюю минуту появился Тедди. Безупречно элегантный в своей летной форме, он вернулся из Канады с «крылышками» («Чисто ангел», — восхищалась Бриджет), и теперь его часть базировалась в Линкольншире. Во время похорон Тедди и Нэнси держались бок о бок. Насчет своей работы Нэнси помалкивала («бумажная волокита»), и Урсула распознала завесу подписки о неразглашении.
Церковь была переполнена, проститься с Хью пришла почти вся деревня, но в его похоронах было кое-что необычное, как будто отсутствовал самый главный участник церемонии. Его действительно не было. Так пожелал бы и сам Хью. Однажды он сказал Урсуле: «Хоть в помойку меня выбросьте, я возражать не буду».
Обычная панихида — воспоминания и общие слова — была щедро приправлена цитатами из англиканского канона, но Урсула поразилась, насколько близко викарий знал Хью. Майор Шоукросс прочел довольно трогательную выдержку из «Заповедей блаженства»,{157} а Нэнси продекламировала «одно из любимых стихотворений мистера Тодда», что оказалось полной неожиданностью для всей женской половины семьи: они даже не подозревали, что Хью питал слабость к поэзии. Оказалось, что Нэнси замечательно читает стихи (на самом деле получше, чем Милли, которая переигрывала).
— Роберт Льюис Стивенсон, — начала Нэнси. — Это будет к месту в пору тяжких испытаний.
Все, кто бурей смят, кто ранен, кто в нужде, в грязи грехов, Приидите — дам вам отдых от мучений и трудов. Сердцем робкий — страх отвергни, плачущий — не надо слез. Чу! Рассветной песни звуки! Чу! Спаситель среди вас! Здесь до смерти — труд, страданья, грех и битвы без конца, Бремя сбросишь в тихом доме — в доме моего отца. Потерпи, пусть руки слабы, пусть глаза мокры от слез, Чу! Грядет ваш избавитель! Чу! Свободы близок час! [60] {158}60
Перевод Е. Калявиной.