Жизнь после жизни
Шрифт:
Куры подняли оглушительный гвалт, и Урсула предложила:
— Давай отсюда выйдем.
— Я всегда думала, — взяв Урсулу под руку, Иззи повела ее в сторону лужайки, — что в один прекрасный день наберусь храбрости и спрошу, что стало с ребенком, а потом, вероятно, сумею его разыскать. Моего сына, — добавила она, словно впервые примеряясь к этим словам.
У нее потекли слезы. На этот раз ее чувства, казалось, шли от сердца.
— А теперь Хью не стало, и я никогда не смогу отыскать моего малыша. Он, конечно, уже не малыш, он твой ровесник.
— Мой ровесник?! — Это не укладывалось в голове.
— Да. Но он — враг.
— С мистером Коулом.
— Тебе известно, что делают с евреями в Германии?
— Силы небесные! — Откуда ни возьмись рядом с ними, как злая колдунья, появилась Сильви. — По какому поводу такие страсти?
— Поехали со мной в Лондон, — обратилась Урсула к Иззи.
Чем оставаться у Сильви — лучше уж под бомбежками люфтваффе.
Ноябрь 1940 года.
Мисс Вулф устроила для них небольшой фортепианный концерт.
— Для начала — Бетховен, — объявила она. — Я, конечно, не Майра Хесс,{160} но подумала, что всем будет приятно послушать.
И первое и второе было правдой. Мистер Армитедж, оперный певец, спросил мисс Вулф, сможет ли она подобрать арию «Мальчик резвый» из «Свадьбы Фигаро», и мисс Вулф, в тот раз особенно покладистая, сказала, что конечно же постарается. Их исполнение получилось вдохновенным («неожиданно мужественным», высказала свое мнение мисс Вулф), и никто не возражал, когда мистер Буллок (что неудивительно) и мистер Симмс (что весьма удивительно) затянули на ту же музыку непристойные куплеты.
— Я это знаю! — обрадовалась Стелла, имея в виду, очевидно, музыку, но не слова, потому что она лишь с восторгом подтягивала «Там-ти-там, там-ти-там, там-ти-там-там» и так далее.
Их пост недавно приобрел двух новобранцев. Первый, мистер Эмсли, бакалейщик, перевелся к ним с другого поста, когда лишился и дома, и лавки, и сектора. Как мистер Симмс и мистер Палмер, он был ветераном прошлой войны. Второе приобретение оказалось более экзотическим. Стелла, одна из «балеринок» мистера Буллока, призналась (охотно), что работает «артисткой стриптиза», а оперный певец мистер Армитедж заметил:
— Все мы тут артисты, душенька.
— Гнусный извращенец, — пробормотал мистер Буллок. — В армию его — там бы живо пришел в чувство.
— Сомневаюсь, — сказала мисс Вулф. (Напрашивался вопрос: почему дюжий мистер Буллок сам не призван в действующую армию?)
— В итоге, — заключил мистер Буллок, — собрались вместе жид, гомик и шлюшка — прямо как в анекдоте.
— Нетерпимость — причина всех наших нынешних бед, мистер Буллок, — мягко упрекнула мисс Вулф.
После гибели мистера Палмера у всех, даже у мисс Вулф, сдавали нервы. Обиды надо отложить до мирных времен, думала Урсула. Дело было, конечно, не только в гибели мистера Палмера: все они почти не спали, все каждую ночь подвергались смертельной опасности. На сколько еще хватит немцев? Навечно?
— Ох, не знаю, — вполголоса говорила ей мисс Вулф, заваривая чай, — ощущение такое, как будто кругом несмываемая грязь, как будто бедный старый Лондон никогда больше не будет чистым. Повсюду мерзость, понимаете?
В
Затем их беженец, герр Циммерман, сказал, что почел бы за честь для них сыграть.
— А потом у нас будет стриптиз, да, лапушка? — спросил мистер Буллок Стеллу, которая ответила: «Как скажете» — и заговорщически подмигнула Урсуле.
(«Вечно мне строптивые попадаются», — жаловался мистер Буллок. И не раз.)
Мисс Вулф с тревогой спросила герра Циммермана:
— Неужели ваша скрипка здесь? Она в безопасности?
Обычно он не приносил ее на пост. Инструмент этот, как говорила мисс Вулф, представлял немалую ценность, и не только в материальном смысле: ведь вся семья герра Циммермана осталась в Германии и скрипка — единственное, что у него сохранилось от прошлой жизни. Мисс Вулф рассказывала, что у нее на ночном дежурстве был «душераздирающий разговор» с герром Циммерманом о положении в Германии.
— Вы не представляете, что там творится.
— Почему же, представляю, — ответила Урсула.
— В самом деле? — встрепенулась мисс Вулф. — У вам там друзья?
— Нет, — ответила Урсула. — Никого. Но какие-то вещи просто знаешь, верно?
Герр Циммерман вынул скрипку и сказал:
— Вы должны меня простить, я не солист, — а затем объявил чуть ли не извиняющимся тоном: — Бах, Соната си минор.
— Удивительно, правда, — шепнула мисс Вулф Урсуле, — что мы постоянно слушаем немецкую музыку. Настоящая красота преодолевает все границы. После войны она, возможно, станет целительной. Вспомните Хоральную симфонию Бетховена — Alle Menschen werden Br"uder. [61] {162}
61
Все люди станут братьями (нем.).
Урсула не ответила, так как герр Циммерман поднял смычок, замер в позе исполнителя, — и наступила полная тишина, словно они находились в концертном зале, а не в обшарпанном опорном пункте. Тишина сохранялась на протяжении всего исполнения («Великолепно», — позже оценила его игру мисс Вулф. «И правда, красиво», — высказалась Стелла) и отчасти демонстрировала уважение к статусу беженца герра Циммермана, но и в самой музыке было нечто столь тонкое, что позволяло каждому погрузиться в собственные мысли. Урсула поймала себя на том, что думает о смерти Хью, точнее, о его отсутствии. Отца не стало всего две недели назад, и у нее то и дело вспыхивала надежда увидеть его вновь. Такие мысли она с самого начала отложила на будущее, и вдруг это будущее для нее наступило. Хорошо еще, что у нее на людях не хлынули слезы, но она погрузилась в глубокую меланхолию. Будто почувствовав ее эмоции, мисс Вулф крепко сжала ей руку. Урсула почувствовала, что мисс Вулф и сама почти вибрирует от нахлынувших переживаний.