Жизнь щедра на сюрпризы
Шрифт:
Забираемая при этом у доноров кровь, как рассказала Лера, центрифугируется и разделяется на эритроцитарную массу и плазму. После этого эритроцитарная масса возвращается донору, объём же циркулирующей крови восполняется введением адекватного плазме количества физиологического раствора.
— И это абсолютно безвредно? — спросил Андрей.
— Конечно.
— Так, тогда я завтра иду с ребятами сдавать кровь.
— Зачем это тебе нужно, — удивилась Лера.
— Много причин: во-первых, я донор, во-вторых, это как бы гражданская обязанность, ведь кому-то эта кровь или плазма понадобится,
— Смотри сам, но я бы не советовала тебе это делать.
— Почему? Ты же сама сказала, что это абсолютно безвредная процедура.
— Сказала, но не подумала, что ты сам захочешь пойти сдавать плазму.
— А что это меняет?
— Многое. Ты ведь мой муж. Мало ли какие там условия. А вдруг что-то плохо простерилизуют и занесут тебе какую-нибудь инфекцию.
— Лера, — улыбнулся Андрей. — Ты непоследовательна. Не так давно ты говорила, что этот госпиталь — самая настоящая Академия. А теперь говоришь, что здесь могут что-нибудь не так сделать. Где же ещё могут делать всё так качественно, как не здесь.
— А, ладно, — махнула рукой жена. — Если ты так решил, то и иди и сдавай. Тебя ведь всё равно не переспоришь.
Таким вот образом процесс сдачи плазмы в субботу отнял у Андрея часть его свободного времени, о чём он совершенно не сожалел. Он пообщался с ребятами и работниками СПК, приобщился к числу доноров здесь в госпитале и оставил частицу своей крови на территории Германской Демократической Республики. Теперь, как он в шутку сказал Валерии, придя после этой процедуры домой, у него кровная связь, если и не с самой ГДР, то, по крайней мере, с ГСВГ. Так что всё прекрасно.
Но это прекрасное настроение самого Андрея, а заодно и Леры, было серьёзно испорчено уже через неделю, в пятницу 27 апреля, когда они получили неожиданное письмо из Полтавы от коллег Морозевича по заводу. Те сообщали, что лучше бы Морозевичам поскорее вернуться домой, потому что они могут потерять с таким трудом полученную квартиру. Дело в том, что в Полтаве стали нередки случаи, когда в какой-нибудь пустующей квартире взламывают замки и заселяются в квартиру. Потом таких самовольных жильцов, особенно если они с детьми, очень трудно оттуда выселить, даже с милицией. В их доме пока что, к счастью, такого ещё не произошло, но и пустующих квартир почти нет, насколько они знают, только одна такая — как раз Морозевичей. Если же о ней прослышат, то кто знает, что может случиться. Сами Журавские, как с ними договаривался Андрей, периодически приглядывают за квартирой Морозевичей, но долго так тянуться не может.
Это письмо стало для Морозевичей некой бомбой, которая, если и не убила их наповал, то здорово контузила. Письмо разрушало все их радужные планы, и они в растерянности не знали, как им поступить. Теперь вряд ли может идти речь о дополнительном годе работы. Кстати, Журавские пока что и не знали, что Морозевичи собираются остаться в Германии ещё на год. В феврале месяце речь об этом не заходила, а сейчас Андрей ещё не успел им об этом сообщить. Да и сообщит ли он теперь — это было под большим вопросом. Узнай Журавские, что Андрей с Лерой
— Господи, Андрюша, что же нам делать, — спрашивала растерянная и перепуганная Лера.
— Ты думаешь, я знаю, — так же растерянно отвечал тот. — Но, скорее всего, нам придётся возвращаться.
— Я не хочу возвращаться. Мне здесь так хорошо.
Вот оно, — подумал Андрей. — Это именно то, о чём говорил ему при расставании в Борстеле Лукшин. "Не хочу уезжать". И дело вовсе не в Лере, ему, так же как и ей, совсем не хотелось покидать территорию ГДР. Да, уехать когда-нибудь всё равно придётся, но лучше, если бы это произошло попозже. Но что же всё-таки делать им?
— Лера, — как-то тихо и неуверенно начал Андрей. — Давай с тобой поразмыслим, взвесим всё — на одной стороне весов хорошая, прекрасная даже работа, хорошие деньги, возможность много чего купить, я не говорю о природе — у нас она ничем не хуже. В общем, полное благополучие здесь, но только ещё на один год. А на другой стороне угроза потери квартиры и благополучия значительно на более долгий срок в Полтаве. Что перевесит?
— А ты думаешь, что я сама этого не понимаю, — уже плача ответила Лера.
— Успокойся, не плачь. Я тебя тоже понимаю, но этим горю не поможешь. Нам всё равно нужно принимать какое-нибудь решение.
— Ну, и какое может быть решение?
— Не знаю. Есть один вариант.
— И какой же? — оживилась Лера.
— Поехать пораньше в отпуск, а это можно сделать. Пусть не сейчас, но где-то в средине мая. В эту пору года мы отдохнём нормально.
— И что дальше?
— А дальше сдать кому-нибудь квартиру.
— Да, так можно, — протянула Лера, но через время покачала головой. — Это бесполезный вариант.
— Почему?
— Во-первых, кому нужна квартира всего лишь на год. Ты бы сам согласился каждый год переезжать. В во-вторых, если верно всё то, что ты рассказал о самой квартире, то туда никто не захочет переезжать ещё и по той причине, что там полгода только ремонт нужно делать. Кому нужна такая квартира, да ещё всего лишь на год. Правда, за ремонт то можно им заплатить.
— Нет, — решительно сказал Андрей. — Никаких ремонтов и оплаты за него. Я представляю себе, какой ремонт временные жильцы могут сделать. А им заплатить деньги, а потом всё переделывать. Этого ещё не хватало. А, в общем, ты права — никто такую квартиру на один год не снимет. Не реален этот вариант.
— И что мы будем делать?
— Мы не обязаны прямо сегодня принять решение по этому вопросу. Но, нужно быть готовым к отъезду. Я думаю, что вряд ли мы сможем найти, пусть и немного позже, более приемлемое решение.
— Ты так думаешь?
— Ты тоже так думаешь, что я не понимаю, не нужно обманывать себя. В конце концов, первоначально мы планировали пробыть здесь именно три года и мы их прекрасно провели.
— Ты, может быть, и три года, а я менее года. В Борстеле я себя прекрасно не чувствовала.