Жизнь способ употребления

Перек Жорж

Эта несправедливость судьбы — навсегда лишившая его радости увидеть свое имя в списке победителей, хотя он, так или иначе, оставался рекордсменом мира с 15 октября по 14 ноября 1925 года — настолько деморализовала Масси, что он решил окончательно оставить велоспорт. И именно тогда Масси совершил серьезную ошибку: едва освободившись от военной службы, вместо того, чтобы найти себе какое-нибудь дело подальше от велодрома и безумных толп, он стал пейсмейкером, то есть ведущим совсем юного стайера Лино Марге, упрямого и несгибаемого пикардца, который, будучи в восторге от достижений Масси, выбрал в качестве специализации гонки за лидером и, не раздумывая, пришел за покровительством к своему кумиру.

Работа пейсмейкера — дело неблагодарное. Пригнувшись к своему большому мотоциклу — ноги выпрямлены вертикально, руки прижаты к телу, чтобы получилось наилучшее ограждение от ветра, — он ведет

за собой стайера и направляет его таким образом, чтобы тот прилагал как можно меньше усилий, но оказывался в самых благоприятных условиях для борьбы с тем или иным соперником. В этом ужасно утомительном положении — которое приходится сохранять целый час или даже полтора часа, когда вся тяжесть тела смещена на левую ступню и нельзя пошевелить ни рукой, ни ногой — пейсмейкер почти не видит своего стайера и из-за рева моторов его практически не слышит: он может лишь, быстро кивая или покачивая головой, подавать заранее обусловленные знаки, показывая, что он собирается прибавить или сбавить скорость, подняться к верхнему радиусу трека, спикировать вниз или обойти соперника. Все остальное: состояние гонщика, его боевую готовность, его настрой — ему приходится угадывать. А значит, гонщик и его ведущий должны слиться воедино, думать и действовать сообща, оценивать происходящее одновременно и однозначно, а также делать из этого в одно и то же мгновение одинаковые выводы: застигнутый врасплох неминуемо проиграет; ведущий, позволив мотоциклу соперника уйти от ветра, не сможет уберечь своего гонщика от встречного потока, а следовательно замедления темпа; гонщик, отпустив своего ведущего, прибавляющего скорость на вираже с целью обогнать соперника, выдохнется, когда постарается вновь прижаться к внутреннему кольцу; в обоих случаях за считанные секунды гонщик упустит всякий шанс на победу.

С самого начала их союза всем стало ясно, что Масси и Марге образуют идеальный тандем, одну из тех команд, которые до сих пор приводят в качестве примера совершенного единения, подобно знаменитым парам великой эпохи гонок за лидером, с двадцатых по тридцатые годы, которые составляли Ленар и Паскье-старший, Де Вид и Биссро или швейцарцы Стампфли и Д’Антребуа.

На протяжении нескольких лет Масси приводил Марге к победе на всех крупных велодромах Европы. И все эти годы, когда он слышал, как зрители на трибунах и галерке неистово аплодировали Лино и, стоя, скандировали его имя, едва тот появлялся на полотне трека в своей белой майке с фиолетовыми полосами, когда он видел, как тот победно поднимался на подиум за медалями и букетами, он испытывал лишь радость и гордость.

Но вскоре все эти приветствия, адресованные не ему, все эти почести, ему причитавшиеся, но по иронии несправедливой судьбы ему не доставшиеся, стали вызывать у него другие, с каждым разом усиливающиеся, ощущения. Он начал ненавидеть вопящие толпы, не знавшие его и глупо поклонявшиеся этому герою дня, который своими победами был обязан исключительно его опыту, его воле, его технике, его самоотдаче. И словно испытывая необходимость — дабы утвердиться в своей ненависти и своем презрении — продлить триумф своего подопечного, он требовал от него все больших усилий, подвергал его все большему риску, отрывался вперед с самого старта и удерживал от начала и до конца гонок адскую скорость. Марге не отставал, заряженный неистощимой энергией Масси, для которого никакая победа, никакое достижение, никакой рекорд не казались достаточными. До того самого дня, когда, настроив юного чемпиона на преодоление мирового рекорда в часовой гонке, неизвестным обладателем которого был он сам, Масси навязал ему на ужасном треке Вигорелли в Милане такую высокую скорость и такой жесткий темп, что случилось то, что должно было неминуемо случиться: на скорости более ста километров в час Марге занесло на вираже, закрутило; он потерял равновесие и упал, после чего его протащило не менее пятидесяти метров по треку.

Марге не умер, но шесть месяцев спустя вышел из больницы обезображенным. Деревянным покрытием трека ему содрало всю правую сторону лица: он потерял одно ухо и один глаз, у него не было носа, зубов, нижней челюсти. Нижняя часть лица представляла собой отвратительное розоватое месиво, то содрогающееся из-за неудержимого тика, то, наоборот, застывающее в неописуемо чудовищной гримасе.

В результате аварии Масси наконец-то окончательно распрощался с велоспортом и вернулся к шорничеству, которым занимался до того, как стал профессиональным спортсменом. Он купил лавку в доме на улице Симон-Крюбелье (ее прежний владелец, торговец рыболовными удочками, разбогатевший благодаря Народному Фронту, переехал на улицу Жуффруа в помещение просторнее раза в четыре) и обосновался в квартире на первом этаже вместе со своей младшей сестрой Жозеттой. Каждый день в шесть часов он ездил к Лино Марге в больницу

Ларибуазьер, а после выписки забрал его жить к себе. Его чувство вины было неизгладимо, и когда через несколько месяцев бывший чемпион попросил у него руки Жозетты, он сделал все возможное, чтобы уговорить сестру выйти замуж за это безобразное чудище.

Молодожены поселились в Ангьене, в домике на берегу озера. Марге сдавал напрокат отдыхающим и курортникам шезлонги, лодки и катамараны. Нижнюю часть лица он все время заматывал белым широким шерстяным шарфом, чтобы хоть как-то скрыть свою невыносимую уродливость. Жозетта вела хозяйство, занималась уборкой, ходила за покупками или шила на машинке в кладовой, куда попросила Марге никогда не заходить.

Такая жизнь длилась от силы полтора года. Как-то апрельским вечером тысяча девятьсот тридцать девятого года Жозетта пришла к брату и стала его умолять освободить ее от этого человека с червеобразным лицом, само присутствие которого было для нее непрекращающимся кошмаром.

Марге даже не попытался вновь увидеть, встретить или вернуть Жозетту. Через несколько дней шорник получил письмо: Марге слишком хорошо понимал, что должна была вытерпеть Жозетта, принеся себя в жертву, и умолял его простить: считая одинаково невозможным ни просить ее вернуться, ни попытаться привыкнуть к жизни без нее, он предпочитал уехать, покинуть страну в надежде обрести в далеких краях смерть, которая бы его освободила.

Началась война. Масси отправили на принудительные работы в Германию и распределили на обувную фабрику, а Жозетта переделала шорную мастерскую под швейный салон. В то скудное время, когда альманахи мод советовали утеплять обувь стельками из нескольких слоев газетной бумаги или войлочных обрезков, а также распускать старые свитеры, чтобы из этой шерсти вязать новые, все взяли за правило перешивать старую одежду, и Жозетта не оставалась без работы. Нередко можно было видеть, как она, сидя у окна, срезала эполеты и подкладки, выворачивала пальто, выкраивала женские кофты из отрезов ветхой парчи или, стоя на коленях в ногах у мадам де Бомон, намечала мелком длину на юбке, переделанной из твидовых брюк ее покойного мужа.

Иногда Маргарита и мадмуазель Креспи приходили составить ей компанию. Долгими часами три женщины молча сидели вокруг маленькой дровяной печки, которая топилась спрессованными опилками и бумагой, и нанизывали петли на спицы при тусклом свете голубой лампы.

Масси вернулся в конце сорок четвертого. Брат и сестра возобновили свою прежнюю жизнь. Они никогда не произносили имя бывшего стайера. Но как-то вечером шорник застал сестру в слезах, и Жозетта наконец призналась ему, что с тех пор, как она ушла от Марге, не проходило и дня, чтобы она о нем не думала: это были не муки жалости и не угрызения совести, а любовь, любовь, оказавшаяся в тысячу раз сильнее отвращения, которое ей внушало лицо любимого человека.

На следующее утро в дверь позвонили. На пороге стоял сказочно красивый мужчина: это был воскресший из монстров Марге.

Лино Марге стал не только красивым, он стал еще и богатым. Решив уехать из Франции, он выбрал направление наугад: открыл атлас и, не глядя, воткнул булавку в карту мира; поначалу жребий несколько раз выпадал на морскую гладь, а затем указал на Южную Америку, и так Марге нанялся помощником кочегара на греческое грузовое судно «Стефанотис», отправляющееся в Буэнос-Айрес, и во время долгого плавания подружился со старым матросом итальянского происхождения Марио Ферри по кличке Ферри Риталь.

До Первой мировой войны Ферри Риталь держал в Париже, в доме 94 по улице дез Акасья, маленький ночной клуб под названием «Хеопс», в котором находилось подпольное игорное заведение, окрещенное завсегдатаями «Восьмиугольником» из-за формы используемых там жетонов. Но подлинная деятельность Ферри была совершенно иного свойства: он являлся одним из руководителей группы политических активистов, которых называли панархистами, и полиция, прекрасно зная, что за стенами «Хеопса» скрывается игорный дом, известный под названием «Восьмиугольник», даже не подозревала, что этот «Восьмиугольник» — лишь прикрытие для тайного штаба панархистов. Когда после ночных событий 21 января 1911 года движение было обезглавлено и двести самых активных его деятелей — в том числе три исторических лидера Пюркенж, Мартинотти и Барбнуар — очутились в тюрьме, Ферри Риталь оказался одним из немногих руководителей, которым удалось ускользнуть из сетей, расставленных префектом полиции. Однако и его выдали, выследили и стали преследовать. Несколько месяцев он еще скрывался на плоскогорьях Бос, а затем ему ничего не оставалось, как податься в бродяги и в этом качестве помотаться по свету и ради пропитания перепробовать самые различные профессии, от стригаля собак и агитатора избирательной компании до горного проводника и торговца мукой.