Жизнь Тузика Озейло. Возвращение
Шрифт:
Речь бульдога была переведена на несколько наиболее популярных языков и разлетелась по всему собачьему миру. Дримбидж Дон был доволен. Новый Озей официально сертифицировался как «самый безопасный город Аргентины» и теперь действительно был способен преодолеть любые, самые опасные, шалости мятежной природы района дельты реки Гафния.
А в это время на другом полушарии собачьего мира, в Рояльске, жизнь продолжала идти своим чередом. Псы всё так же куда-то спешили по своим делам, сидели в кафе и проводили томительные часы, стоя в пробках.
Небывалая жара, обрушившаяся
Анита Менделеева отработала свой испытательный срок в редакции местной районной газеты и теперь, охлаждаясь под струёй холодного воздуха, выдуваемой офисным кондиционером, всерьёз задумывалась об увольнении.
Друзей среди коллег она найти не смогла. Поначалу её воспринимали лишь как несчастную собаку, чудом спасшуюся от жуткой гибели, и всюду предлагали помощь. Из-за сильных личных переживаний Анита замкнулась в себе и от любых подачек, которыми ей казалась любая помощь и внимание со стороны коллег, отказывалась.
Затем стало открыто проявляться недовольство:
– Ну и что, что она из Озея? Живая, и хорошо!
– У меня тоже не всё так просто! Троих щенков поднимаю в одиночку. И я тоже хочу зарплату побольше!
Эти и другие близкие по смыслу ворчливые диалоги во время работы в редакции Анита ненароком слышала почти каждый день.
Ей хотелось обратно, за океан. Она знала, что город уже восстанавливают, причём в рекордные сроки. Поэтому её тянуло туда, как никогда прежде. В голове Аниты поселилась твёрдая уверенность, что если она снова бросит свою нудную рояльскую жизнь и рванёт туда – в дельту Гафнии – то ей обязательно повезёт. Она верила, что со второй попытки ей точно удастся найти своё счастье, которое на этот раз она так просто ни за что не отпустит.
– И что ты наделала? – Матильда Степановна с укором смотрела на внучку. Они вдвоём сидели на тесной кухне, пили чай и грустно смотрели в окно, за которым продолжал нудно барабанить дождь. – Работу хорошую нашла, в газете. И уволилась. Зачем?
– Я не могу там работать, – призналась Анита, грея лапы о горячую кружку.
Отопление по плану должны были включить в начале октября. А это значит, что ещё две недели им придётся распивать горячие чаи и ложиться спать в толстых шерстяных носках.
– Я хочу в Озей. Обратно.
– Отопление включат, и перехочешь, – покачала головой бабушка. – Анита, тут у тебя есть я. А там вообще никого.
– Дело не в отоплении, ба, – замотала головой Анита, уткнувшись носом в кружку. – Там я встретила Тузика. То место для меня много значит. Правда.
– Полгода прошло, а ты всё в себя никак не придёшь, – уныло констатировала Матильда Степановна.
– Я не могу по-другому! Тузик стал моей первой осознанной влюблённостью. Именно осознанной, а не детской, понимаешь? Псом, который любил меня, которого любила я. Когда в декабре на переходе меня сбил лихач, всем псам было плевать на меня, они спешили по делам! А Тузик остановился… и подобрал… Я обязана ему жизнью, ба. И я просто не могу свыкнуться с мыслью, что больше никогда с ним не увижусь!
Не говоря ни слова, Матильда Степановна продолжала
– Увидишься, Аниточка, – она загадочно улыбнулась и повернулась к внучке.
– Ба, только не говори мне про жизнь после смерти, – отмахнулась Анита. – Тузик мёртв, а из-за того, что Аргентина в те дни никого не пускала в страну, я даже не смогла с ним проститься…
– Если ты не была на похоронах, то почему же ты так уверенно говоришь, что твой Тузик умер? – спросила бабушка и улыбнулась.
– Да я бы рада знать, что он живой, но вы воспитывали меня реалисткой, понимаешь? – Анита сама не заметила, как почти перешла на крик.
– Есть вещи, ради которых можно пренебречь своими взглядами, а иногда – даже воспитанием, – спокойно ответила Матильда Степановна.
Её тихий бархатный голос снизил накалившуюся атмосферу на кухне. Анита больше не кричала, а лишь безмолвно смотрела на бабушку.
– Любовь… – Матильда Степановна зажмурилась. – Парадокс, но большинство из нас, услышав это слово, тут же представляет себе страстные амурные сцены и забывает о том, как на самом деле любовь многогранна. Иногда это любовь учителя к своему ученику, иногда – трепетное отношение к своему делу. А иногда – и груз ответственности за тех, кого мы приручили…
– Я ничего не понимаю, – покачала головой Анита. – К чему ты это говоришь?
– Ты должна ехать в Озей, – заключила Матильда Степановна. – Ты будешь продолжать не находить себе места, пока не удостоверишься в его смерти. Хотя я бы на твоём месте рассчитывала на то, что Тузик Озейло остался жив…
– Бабушка! – Анита налила себе новую чашку чая.
– Напряги память, пожалуйста, – попросила Матильда Степановна, внимательно глядя внучке в глаза. – Что именно он говорил тебе, когда в последний раз звонил по телефону?
– Он говорил про гору Сальвафьён, про Серебрянопрудный бульвар, – Анита напряглась. – Я не помню! Ты же понимаешь: тогда всё было смазано, везде кричали…
– Он называл причину, по которой не мог находиться в момент трагедии с тобой?
Анита задумалась. Она помнила, что он куда-то спешил, но куда?
– Кажется, да… – Анита подняла на бабушку глаза. – Он ехал кого-то спасать…
– Это уже интересно, – бабушка задумалась. – Кого он мог ехать спасать? Подумай, это важно.
– Он называл имя… – Анита честно пыталась вспомнить, воссоздавая в голове картину того страшного дня: Гафния, вышедшая из берегов, повсюду кричащие собаки, потоки грязной воды и она, Анита, взобравшаяся на крышу автомобильного фургона, – чувствует, как в кармане звонит мобильный телефон. – Я не расслышала имени. Прямо в тот момент взорвалась атомная электростанция, я едва устояла на лапах…