Жизнь в зеленом цвете - 4

MarInk

Наслушавшись василиска, Гарри только поражался тому, что сумел прожить со всем этим почти месяц. Ему полагалось сломаться куда раньше. Возможно, положительную роль здесь сыграл весь фактор предыдущей боли, которой Гарри успел нахлебаться по самое не хочу; ну, должна же была быть в конце концов хоть какая-то польза от неё.

Но самым безошибочным критерием являлись теперешние чувства Гарри, которые он испытывал не под воздействием яда или чужих эмоций. Он чувствовал глубокое раскаяние и считал, что ничто не может оправдать эту мерзость; Гарри не собирался просить у Забини прощения - хотя

бы потому, что вряд ли последнему эти извинения были нужны. Не требовалось их и самому Гарри. Он был уверен, что, даже если его простят со стороны, сам он не простит себя никогда. Одним из его худших ночных кошмаров оставался тот монстр в зеркале Еиналеж, убивший всех и пошедший своим путём. Гарри надеялся, что никогда не нагонит этого маньяка по дороге.

Однако самоубиваться он не собирался больше; да и дни представлялись ему теперь вполне терпимыми, не хуже прежних. Разве что Гарри сделал себе в уме ещё одну пометку о том, за что стоило мстить Малфою.

Месть будет… но сначала её следовало хорошенько обдумать. Гарри не сомневался, что может подождать даже пару-тройку лет.

Три дня пролетели, и Гарри, оголодавший, обретший снова изящество походки и перенявший у Северуса змеиную плавность жестов, заставил себя прийти к ходу наверх. Не хотелось ужасно… но первым уроком, насколько Гарри помнил, должен был быть Уход за магическими существами, и огорчать Хагрида не хотелось. Тот и так наверняка огорчён пропажей Гарри Поттера - если, конечно, ему об этой пропаже сообщили.

Северус снова мирно спал в своём убежище в статуе, и Гарри, прежде чем снова распрощаться с василиском на неопределённый срок, долго обнимал того, говорил всякие добрые малозначащие вещи и признавался, как будет скучать. Василиск соглашался со всем, и Гарри отправился наверх с лёгким сердцем - быть тяжёлым ему теперь, когда Гарри в свете избавления от яда блаженствовал и любил весь мир, было бы крайне трудно.

Плакса Миртл была на этот раз у раковин; она висела где-то в воздухе над ними и сосредоточенно пялилась на ту единственную, что открывала вход в Тайную Комнату.

– Привет!
– сообщила она Гарри, пока он умывался над работающей раковиной и наскоро полоскал рот.
– Ты знаешь, что все тебя ищут? Ты зачем туда ходил? Там же василиск!

– Теперь знаю, спасибо… - Гарри поправил палочку за поясом и похвалил себя за предусмотрительность - произнести Deletrius прямо в Комнате было безопасно, в отличие от того, как это подействовало бы на администрацию школы, отразившись в списке регистрируемых.
– Потом как-нибудь поболтаем, ладно, Миртл? Я сейчас очень, очень спешу.

Не дожидаясь ответа, Гарри вылетел из затхлого туалета.

Он съезжал по перилам вниз, скакал на одной ножке по пустынным коридорам, беспричинно хохоча и размахивая сумкой, сделавшейся за эту неделю ещё тяжелее. Выйти во двор оказалось проще простого - даже обычно бдительного Филча не было поблизости, и Гарри стремглав пронёсся через весь двор, спеша найти хижину Хагрида.

Он не старался не опоздать - знал, что в любом случае опаздывает; не старался кого-то впечатлить, потому что до этого ему не было совершенно никакого дела. Он бежал оттого, что был счастлив неимоверно, и счастье это ширилось в нём

и ширилось, грозило разорвать его на части, но пока только приподнимало над землёй, раздувало его, как воздушный шарик. Счастье солнца, счастье свободы, счастье чистого воздуха.

Он бежал, перепрыгивая с разбегу через немногочисленные лужи, и солнце грело растрёпанную макушку; иногда Гарри ухитрялся не касаться земли, и мягко толкавший в спину ветер поддерживал его, не давал упасть, и так безумно, безумно, безумно прекрасно было снова хотеть жить, снова быть, возродившись к жизни, как феникс.

– Добрый день, профессор Хагрид! Извините за опоздание, можно присоединиться к группе?
– звонкий, ликующий непонятно из-за чего голос Гарри Поттера перекрыл все остальные шумы.

Все обернулись. Каменно-кислые физиономии разом сменили выражения; кто-то просиял, кто-то был всерьёз расстроен или зол, кто-то удивлён до глубины души, но без реакции от каждого Гарри не остался.

– Гарри?!
– Хагрид был заплакан, борода была измята в дым, голос его был хриплым.
– Гарри!!

«Ох-х…». Приветственные объятия Хагрида можно было только перетерпеть. Гарри кое-как высвободился из рук Хагрида и отступил на шаг. Ему казалось, его сейчас унесёт ветром далеко-далеко, и он покрепче уцепился за сумку, чтобы та, довольно тяжёлая, послужила ему якорем.

– Я, он самый, - неловко пробормотал Гарри.

– Гарри, где ж ты был всё это время?
– «так у него из-за меня глаза красные?..»

– Я… болел.

– А чего ж тебя нигде не могли найти-то? Чего с тобой случилось?
– Хагрид расцветал на глазах, начисто забыв об уроке.

Гарри замялся.

– Мне стало плохо там, где никто не ходит, - обтекаемо выразился он, уверенный, что замок обыскали сверху донизу, прочесали Запретный лес, Хогсмид и окрестности, и резонно спросят, где это ему так неудачно поплохело.

Хагрид, кажется, подозрительностью не отличался, или просто слишком рад был видеть живого и здорового Гарри, чтобы задаваться каверзными вопросами.

– Ну теперь-то ты в порядке, Гарри, да?
– с надеждой спросил Хагрид, смотря на Гарри, как на оживший сон, всё ещё не веря, что уже оплаканный Мальчик-Который-Оказывается-Опять-Выжил здесь, смущённо и приветливо улыбается и поправляет очки.

– Да, Хагрид, всё просто отлично, - Гарри утешительно коснулся руки Хагрида.

– Ну тогда это… тогда урок продолжим, - спохватился Хагрид, вспомнив, что они тут не просто так, а по делу.
– Гарри, приходи сегодня, коли сможешь, поговорим, ладно?

– Хорошо, - кивнул Гарри и присоединился к четвёртым курсам Гриффиндора и Слизерина.

Сегодня Хагрид привёл на занятие несколько жеребят единорога; видимо, в эти дни ему было не до новых чудищ. Жеребята были переливчато-золотыми, и у Гарри дыхание перехватило от восторга.

– Их легче заметить, чем взрослых, - рассказывал Хагрид.
– Серебряные они становятся года в два, а рожки отрастают примерно в четыре. А чисто белые они не станут, пока полностью не повзрослеют, это примерно в семь. Детёныши, они подоверчивей... и против мальчиков не так, как взрослые... идите сюда поближе, можете их погладить... дайте-ка вот им сахарку...