Жизнь - вечная. Рассказы о святых и верующих
Шрифт:
– Ты, матушка, замахнулась! – сделала круглые глаза Лена.
– Да, помоги мне Бог! – согласилась я. – Все серьезно. Поэтому, может, акафист прочтем?
– Здорово! – воскликнула она. – Хоть один день с пользой проведу. Каждый раз не хватает времени. Что-то случается, прибежишь к Ксеньюшке, поставишь свечку и убежишь…
– И что, помогает? – с пристрастием спросила я.
– А то! Не бегали бы сюда люди…
– Хорошо, потом расскажешь. А сейчас, пожалуйста, попроси Ксению, чтобы помогла мне. Такой обвал, ты не представляешь…
Отошли мы немного, где место посуше, и я вслух прочла акафист с поясными поклонами.
Лена просто спросила у служительницы:
– А больше бутонов нет?
– Нет, – строго ответила та.
– Ну, посмотрите, сколько вам цветов тащат, а вы жалеете, – выговорила Лена.
– «Тащат» не нам, а Ксеньюшке, и раздает тоже она, – ответила служительница и ушла в подсобное помещение.
Народ, на удивление, почти весь схлынул. Я стояла в центре часовни и с грустью думала, как мгновенно все произошло: вчера была в Москве, утром в Питере, прибежали на Смоленское и вот уже надо уходить… А мне так хотелось побыть в часовне – хоть до вечера простояла бы. Знала, что нескоро сюда приеду опять, жалко. В Питер почему-то никогда не тянет, как будто не существует этого города. Он для меня как музей: посмотрел и – домой, в музее разве можно жить… Действительно: есть москвичи, а есть питерцы. Питерцы Москву недолюбливают, а москвичи в Питере категорически жить не могут. Но что интересно, не в Москве Господь Ксению поселил, а именно в Питере, почему? Наверно потому, что наша гордая Северная столица более всех в России нуждалась в блаженной утешительнице вдов и сирот; слишком много было «униженных и оскорбленных» в граде Петра, который именно из Питера начал рубить окно в Европу… Вот в Москве был Василий Блаженный, юродивый, который царя Грозного безбоязненно укорял. А Ксению запомнили тем, что утешила и спасла целые толпы людей. И продолжает это свое служение до сих пор…
– Побежали! – окликнула меня Лена. – Не успеем в Иоанновский.
– Подожди, – откликнулась я. – Давай еще немного постоим. Здесь так хорошо…
Лена только пожала плечами, мол, не она, а я, кажется, тороплюсь на поезд.
Тут из-за двери вдруг вышла служительница. Я боялась ее строго вида, но будто чья-то рука властно подвела меня к ней и заставила говорить.
– Матушка, простите… Я из Москвы… приехала вот, ночью. Мне предложили написать про блаженную Ксению книгу… приехала ей помолиться…
– Что же, пишите! – разрешила служительница, хотя я предполагала, что в ответ она должна была сказать что-то вроде, мол, много вас тут ходит всяких. И была бы права.
– Ой, – ободрилась я. – А тогда можно на память что-нибудь от Ксении получить, в благословение, что ли…
– Можно, – служительница окинула меня взглядом с ног до головы и скрылась опять в своей подсобке.
Ее не было минут десять, которые показались вечностью.
– Да не выйдет она больше, пошли… Знаю я ее!
– Подожди, еще пять минуточек, – просила я.
И вдруг она вышла. Но я увидела только розу красного цвета на длинном стебле, которую служительница несла на вытянутой руке.
– Вот вам, – вручила она ее мне.
– Это мне? – удивилась я, впрочем, как и Лена, которая даже хлопнула в ладоши от неожиданности.
– Вы же просили? – сказала служительница.
– Не до такой степени, чтоб целую розу… – растерялась я. – Дай Бог вам здоровья! Вы не представляете… не представляете, какой это подарок.
– Это аванс… – улыбнулась она. – Отрабатывайте.
– Да?
– Помоги Господь! – сказала на прощание служительница.
Мы вышли из часовни и на все лады стали обсуждать подарок от Ксении. Настроение было расчудесное. Перспективы – радужные. Подарок – удивительный. Лена заставила меня сфотографироваться с красной розой на фоне часовни – для истории.
Когда мы добрались до Иоанновского монастыря, было без двадцати пять вечера. Пока купили свечи, написали записки и нашли усыпальницу кронштадтского чудотворца, то у дверей ее обнаружили монахиню, которая закрывала входную дверь.
– Матушка, матушка, подождите! – закричали мы хором.
Она повернула ключ в обратную сторону и сказала ласково:
– Часовня открыта до пяти…
– Я на поезд опаздываю… – пожаловалась я и юркнула в усыпальницу.
У надгробия святого бухнулась на колени и зашептала:
– Батюшка Иоанн, ты добрый, прости, что нет времени у нас. Такой дикий ритм жизни, прости… Помолись пред Престолом Господним, чтобы я книгу про Ксению смогла написать. А после нее – про тебя… Благослови, если уж ты привел меня к себе… Преподобный! Святой! Праведный! Иоанне Кронштадтский! Еще надо успеть на поезд. Помоги…
Сзади уже стояла монахиня и махала рукой, чтобы мы шли к выходу. У нее было послушание – закрывать усыпальницу ровно в пять. Я поднялась и, озираясь на гробницу, пытаясь хотя бы взглядом сфотографировать эти низкие своды, надгробную плиту и роскошные букеты вокруг. А мы опять прибежали без цветов. Хотела я оставить свою розу, но не могла – это теперь была моя святыня.
И вот я уже сидела в плацкартном вагоне в обнимку с этой розой. Все ближе была Москва и все явственней вставал вопрос: что же и как писать про блаженную Ксению? Даже о ее современных чудесах я не поинтересовалась в часовне.
Время, отведенное на книгу, побежало. Несколько дней я не могла ни на что решиться. И вдруг ноги как будто сами собой понесли в Ленинку. Прошла наверх, поначалу неуверенно стала рыться в главном каталоге нашей главной библиотеки, но за полдня ни единой книги, кроме уже знакомого репринтного жития, не обнаружила. Тогда я сообразила пойти к консультантам. Три или четыре человека передавали меня из рук в руки, пока не познакомилась я с одной женщиной-библиографом – про таких кино снимать надо. Профессионал, преданный своей книжно-буквоедской работе до смерти. Озадачилась она моей проблемой и направилась в какие-то спецкаталоги, куда вход простым смертным был закрыт. Меня попросила прийти через часик. Пошла я на выдачу – взять какие-то первые заказанные мною книги. И тут обнаружились интересные вещи.