Жизнь во время войны
Шрифт:
Корасон толкнула внутреннюю дверь, Минголла шагнул следом и едва не задохнулся от густого запаха фекалий. Хрюканье, кудахтанье. Он хотел уже о чем-то снова спросить Корасон, но тут заметил, что алтарь освещен четырьмя канделябрами: островок света плыл в темной пустоте, в центре его находился филигранный серебряный крест, достаточно большой, чтобы на нем можно было распять грудного младенца. Над головами зашелестели крылья, а за спиной раздался лязг – входную дверь закрыли на засов. Совсем рядом шаркнули по грубому камню башмаки, кто-то чуть не выхватил у Минголлы автомат.
– Не надо! – Корасон схватилась за автомат. – Там ничего страшного. Я чувствую.
Он оттолкнул ее и выстрелил еще раз.
– Дайте свет! – крикнул он. – А не то всех перестреляю!
– Прошу тебя! – взмолилась Корасон. – Неужели ты сам не чувствуешь? Там не опасно.
– Не стреляй! – Голос неподалеку от алтаря говорил по-английски.
– Тогда зажги свет, черт подери!
– Сейчас, сейчас... минутку.
...Дэвид...
Голос Деборы у него в голове.
...все в порядке... не лезь...
...что происходит...
...пока не знаю...
...Дэвид!..
...погоди...
– Эй ты, давай-ка пошевелись, – крикнул Минголла.
– Секунду можешь подождать?
Голос, вдруг дошло до Минголлы, говорил по-американски... и не просто по-американски. Отчетливый нью-йоркский акцент.
Тусклый желтый свет полился из настенных ламп, оставив в темноте сводчатый потолок, и, хотя Минголла ожидал чего-то подобного, царившее в церкви жуткое разорение его ошеломило. На полу соломенные циновки, кучи навоза, скамейки заляпаны птичьим дерьмом. Под потолком кружили ласточки: лавируя между тяжелыми распорками, они выскакивали на свет и тут же исчезали. В центральном приделе разлеглись две свиньи, черный петух выклевывал что-то из забитого грязью стыка между камнями, а вдоль алтарного ограждения прогуливался козел. Людей видно не было, но Минголла знал, что они прячутся за скамьями.
– Господи! – воскликнула Корасон.
В проходе у восточного алтарного придела показался одетый в черную рясу священник и, секунду поколебавшись, направился к ним. Тощий, седые волосы достают до плеч. Такого странного человека Минголла еще не встречал. Молодые и гладкие черты лица сочетались в нем с морщинистой и складчатой кожей шестидесятилетнего старика; он был похож на загримированного актера. На шее у священника висело ожерелье из белых камней с нацарапанными на них символами – скорее всего, четки.
– Прошу вас, – сказал священник. – Вам нельзя здесь оставаться.
Минголла повел автоматом вдоль скамеек.
– Пусть встанут.
– Они боятся, – сказал священник. – Это всего лишь девочки.
– Не так уж и боятся, – возразил Минголла. – Чуть автомат не отобрали.
– Они защищали меня.
Минголла
– Пусть встанут.
Священник сказал несколько слов по-испански, и одна за другой девушки поднялись на ноги. Молодые, не старше двадцати лет, некоторые беременны. В белых полотняных рубашках. Смуглая кожа, черные волосы и стоические лица – они были похожи, как сестры.
– Что здесь происходит? – спросил Минголла.
– Ха! Рассказать?! – Корасон ткнула пальцем священнику в лицо. – Уебок морочит девчонкам головы и лазит под юбки.
– Это не так...
– Не ври! – крикнула Корасон. – Меня вырастили такие же ублюдки, как ты. Блядская Католическая церковь ебет людей с первого своего дня!
– Я не стану отрицать... – начал священник.
– Еще б ты отрицал, сука! – Корасон отступила назад.
Преувеличенный гнев Корасон заинтересовал Минголлу даже больше, чем объяснения священника, однако он сказал:
– Дай ему договорить.
– Я не стану отрицать, что Церковь допускала эксцессы, – продолжил священник. – Однако еще с довоенных времен мы стоим на стороне народа.
Корасон фыркнула.
– Уверяю вас, я не злоупотребляю невинностью этих девушек. – Он беспомощно развел руками. – Здесь что-то происходит... что-то невероятное. Мне трудно объяснить.
– Еще бы, – подтвердила Корасон.
– Кто отец? – Минголла указал на одну из беременных девушек.
– Я, – ответил священник. – Но...
– Что я тебе говорила! – Корасон подошла вплотную к священнику. – Это же святые люди... Ебут все, что шевелится. Женщин, мальчишек. – Она задела носом лицо священника. – Козлов!
Что-то в горячности Корасон казалось Минголле фальшью. Словно она разыгрывала перед ним спектакль, изо всех сил стараясь убедить, что она тоже человек с чистой душой. И может, оттого Минголле и не понравился с самого начала этот город. Опасность была не физической – просто он мог купиться на то, что хотел ему всучить Исагирре.
– Ты ведь из Нью-Йорка? – спросил он священника.
Священник на секунду застыл, затем кивнул:
– Из Бруклина.
– А я с Лонг-Айленда.
– Я мало что помню, – рассеянно сказал священник. – Столько всего произошло.
– Да? Например? Что же происходит сейчас?
...Дэвид...
...все нормально... скоро выйду...
Священник тяжело вздохнул.
– Может, она и права. – Он кивнул на Корасон. – Может, я всего лишь оправдываю нарушение целибата. Священники не раз страдали от подобных иллюзий.
– Иллюзий... хуйня! – снова влезла Корасон. – Какие иллюзии, вам только пипки подавай!
– Но даже иллюзии, – продолжал священник, – здесь реальны. Это место... – Подняв голову к куполу, он проводил взглядом ласточку. – Фундамент храма высечен из громадного камня, который, по словам индейцев, обладает магическими свойствами. Наверное, так и есть. С первой минуты я почувствовал в этих камнях жизнь. Они ее притягивают. Как ласточек. Поколение за поколением птицы не покидают этих стен.
– Таких церквей полно, – сказала Корасон.