Жизнь военный элиты. За фасадом благополучия. 1918-1953 гг
Шрифт:
272
для того, чтобы воспользоваться всякими личными благами, а может быть, для осуществления других, более скверных намерений? Естественно, я стремлюсь к свободе, но для меня не трудно отказаться от всяких личных благ. Жизнь хорошо меня к этому подготовила. Но я не могу отказаться от стремления приносить пользу Советской власти. Я хочу использовать свой опыт работы в лагерях и пребывания в тюрьмах. Я прошу разрешить мне разработать и внести на рассмотрение ГУЛАГа предложения, реализация которых, по моему убеждению (и подсчетам), может дать государству немалую выгоду в использовании рабочей силы заключенных и немалое количество дополнительной продукции. Если на воле борются за экономию каждого рубля
На месте своего пребывания я не могу этого сделать. Я мог бы это сделать в одиночной камере любой московской тюрьмы.
Что я потерял в период Великой Октябрьской революции? Я ничего не потерял. У меня и моих родителей не было ни привилегированного положения, ни нетрудовых доходов, ни каких-либо заманчивых перспектив. С 1911 г. отец был конторщиком на железной дороге, жил с семьей шесть человек на 35 рублей жалованья в Москве, ютился в одной комнате железнодорожного дома на Ольховской улице. Я работал с 15 лет (с 1913 г.) и учился на свой заработок. Что такое труд и недоедание, я знал до 1917 г. Я не «примазался» к большевикам, я с винтовкой пошел в огонь войны. Всю свою жизнь не
искал теплых безопасных мест и не возбуждал личных вопросов. И сейчас, когда я пишу эти строки, я ощущаю неловкость оттого, что часто мне приходится употреблять это проклятое «я». Потерял я то, о чем не сожалею — ветхий хлам ложных взглядов на жизнь, приобретенный в гимназии. Приобрел я многое, пойдя с большевиками в 1917 г. Самое главное то, что стоит дороже всех богатств буржуазного мира. Сейчас я лишен всего, в том числе и возможности приносить пользу Советской власти. В этой пустоте, среди копошащихся червей, я с особенной отчетливостью и силой сознаю и ощущаю в своем сердце любовь к Сталину, то, что составляет мое единственное бесценное богатство. Сталин — это сотни миллионов людей, строящих коммунистическое общество в СССР и освободившихся от капиталистического рабства в демократических государствах. Сталин — это мирный корейский народ, проявляющий беспримерный героизм в борьбе с американскими стервятниками. Сталин — это сотни миллионов тружеников мира, борющихся с поджигателями войны и готовящихся вступить в борьбу с ними за свое освобождение. Сталин — это беспощадная борьба с врагами народа всех мастей. Сталин — это горячая любовь к сотням миллионов тружеников нашей земли. Сталин — великий полководец в грандиозной битве и великий зодчий, строящий новое коммунистическое общество. Враги боятся его и боятся говорить о своей ненависти к нему.
В 1941 г. Военная коллегия Верховного суда СССР выносила свой приговор на одном процессе четверым: бывшему заместителю командующего ОКДВА Покусу Я.З., бывшему начальнику инженеров ОКДВА Галвину И.А., бывшему начальнику политуправления ОКДВА Кропачеву И.И. и четвер-
274
тому — мне. Первые двое (Покус и Галвин) умерли в лагере, Кропачев в 1948 г. закончил срок своего заключения в лагере и убыл (не знаю куда). Я его знал с 1925 г., последний раз видел в 1947 г. Я хотел бы увидеть его еще раз для того, чтобы напомнить ему, с какой грязной душой и чудовищными мыслями он заканчивал свой срок заключения и готовился выйти на свободу. Я не стремился к редакционной отделке своих ходатайств, заботясь лишь об одном, чтобы они были искренны и правдивы. Я сам замечаю, что в некоторых высказываниях личная горечь выражена слишком несдержанно. Я не исправляю этих мест потому, что... и такие горькие выражения характеризуют человека, прошедшего горький жизненный путь.
В. К. Васенцович
16 мая 1951 года»14.
Владислав Константинович Васенцович
Одним из деятелей советской кинематографии и военной печати в 20-е и 30-е гг. являлся бригадный комиссар Король Михаил Давыдович. Но он занимался не только кино и печатью, но и периодически ездил за границу, выполняя специальные задания Разведывательного управления РККА (в Польшу, Соединенные Штаты Америки). Кровавая жатва 1937—1938 гг. М.Д. Короля не задела, обошла стороной по чистой случайности, оставив его до поры до времени на свободе. Но все хорошее когда-нибудь кончается, и за ним пришли в 1944 г.
В ГЕНЕРАЛЬНУЮ ПРОКУРАТУРУ СССР от Короля Михаила Давыдовича, проживающего по адресу:
Москва, 4-я Тверская-Ямская ул., дом 33/10
ЗАЯВЛЕНИЕ
Я два раза был арестован подвергался пытке на допросах. До сих пор я не жаловался потому, что мешали тяжелые сердечные приступы (я перенес инфаркты), но считаю, что этот вопрос — не лично мое дело. Поэтому собрал последние силы и пишу Вам.
Первый раз я был арестован в Москве органами МТБ в августе 1944 г. Я был обвинен в том, что участвовал в контрреволюционной организации Я.Б. Гамарника.
При допросах меня пытал майор Рублев. Он избивал меня специальной резиновой палкой, морил холодом, а самое страшное средство в руках этого палача была бессонница. Проверьте записи в проходной, когда меня возили на допрос к Рублеву, когда уводили, и Вы убедитесь, что я шесть дней и ночей не спал ни минуты.
В результате я заболел и был положен в больницу Лефортовской тюрьмы. Крики пытаемых слышались в течение ночи в камерах следователей в Лефортовской тюрьме.
Рублев не был моим следователем, а только — специалистом по пыткам.
В результате этих допросов и мошенничества ОСО приговорило меня к пяти годам ИТЛ.
Я отбыл срок и в августе 1949 г. направлен в ссылку в Северо-Казахстанскую область, Ленинского района, в село Яв-ленка.
В 1950 г. я вновь был арестован. На этот раз по обвинению в групповой антисоветской агитации, и был приговорен к 10 годам заключения в спецлагере, из которого освобожден по реабилитации только в 1956 г.
Новое дело было грубо и неграмотно составлено из показаний лжесвидетелей и провокаторов МГБ. Главную роль в этой грязной истории играл не следователь, а прокурор Северо-Казахстанской области Жигалов. Его пытка была горше пытки Рублева. Она меня довела до гипертонии, грудной жабы, инфаркта и других болезней.
Он (Жигалов) отличался наглостью, цинизмом и садизмом. Приведу несколько примеров:
Свидетель, который дал показания против меня, — бывший лейтенант латвийской армии, фашист, доброволец гитлеровской армии — Пакулис.
Когда я попросил дать очную ставку с ним, Жигалов издевательски ответил, что не знает, где он проживает. На мою просьбу указать в протоколе, что он фашист, гитлеровец, Жигалов ответил мне руганью и угрозами, а в конце концов дал дополнительную бумажку, в которой было написано, что он (Пакулис) служил в «германской армии», избежав слов «доброволец» и «фашист».
Два лжесвидетеля — Покотилов и Мальцев — показали, что они случайно зашли в столовую сельпо и услыхали антисоветский разговор, который вели я, мой соквартирант Си-ницкий и портной, фамилию которого они «забыли». На мое указание, что в селе Явленка всего четыре портных и портного легко установить, если предъявить лжесвидетелям всех четырех портных, прокурор Жигалов ответил, что он не может установить личность портного потому, что мы не указываем его фамилию.
Покотилов и Мальцев показали, что их вызывали в МГБ через три дня после того, как они были в столовой. На мой вопрос, откуда знали в МГБ, что мы были в столовой, Покотилов замялся и не знал, что ответить.