Жизнь за гранью
Шрифт:
– А он прозревает… – искоса глянул на меня Майкл, из-под капюшона. И все засмеялись.
– Отец, не слушай их, – обняла меня, сквозь смех, Лиси, – ты самый лучший! – чем вызвала ещё больший взрыв хохота.
Школярство
Вообще-то, учёба в моей жизни никогда не прекращалась, поэтому говорить, что она началась теперь, было бы неправильно, скажем так: стала насыщеннее, интенсивнее и перешла на другой уровень. Как же я был неправ, когда думал, что мои дни наполнены настолько, что даже ещё один вздох в них не поместится…
Если раньше я должен
– Арсуш, смотри какой красивый цветок! – остановила меня Лиси. – Может он съедобный, или лечебный?!
– Надо спросить монахов, у нас я таких не видел.
– А давай спросим у самого растения!
– Это как?! – не понял я.
– Вспомни как ты ощутил тревожность леса, когда очень эмоционально захотел полакомиться грибами. Твоя реакция была открытой и искренней, и ты получил ответ. Только спрашивай нежно, не напугай его, ведь теперь ты переполнен прасилой.
Разговаривать с цветами мне ещё не приходилось и я не знал с какого конца начать. Да и вообще было смешно – взрослый мужик, глава многочисленного семейства, опускается на землю перед цветком и заводит с ним беседу. Тем не менее я проделал всю эту процедуру. Но на мой, скомканный от смущения, вопрос: «Ты какой цветок?» – нужного мне ответа не последовало. Некорректный запрос вызвал такое множество различной информации, от цветовой гаммы и деталей строения до эпитетов, что я невольно вспомнил институт НУИНУ с его Алёнкой.
Гордыня уничижения
У меня ничего не получалось, даже то, что легко проделывал раньше. Я подносил к растению маятник, ожидая его вращения или отклонения по прямой, в ответ на мысленно заданный вопрос, но маятник не шевелился, протянутая ладонь не ощущала ни тепла, ни холода, пытался взлететь, или хотя бы просто двигаться вверх, по проложенной мысленно тропке, и не мог оторваться от земли. «Да ты просто трус и лентяй! – корил я себя. – Неужели так сложно сосредоточиться и сделать?! Небось когда перепугался, взлетел так, что над горой очутился… Перед детьми не стыдно?! Других учишь, а сам?!»
– Усмири гордыню и перестань прикармливать эго, если хочешь чему-то научиться! – подсказал, видя мои мучения, Петерс.
– Какую гордыню?! – слова брата вызвали во мне почти гневный протест. – Я самый трусливый и неумелый человек! Лучше передать эту Силу кому-нибудь другому! Она не только не продвинула меня вперёд, но и заблокировала всё то, что я умел раньше!
– Успокойся, и усмири гордыню, – в голосе брата послышался смешок.
– Ты издеваешься надо мной?!
– Я?! Да это ты сам над собой издеваешься, причём своим самым любимым способом: «Стой там, иди сюда!»
– Я просто пытаюсь преодолеть себя.
– Как?! Превознося своё эго чуть ли не до небес?!
– Превознося?! Да я ругаю себя последними словами за свою неспособность справиться с простейшими действиями, даже с теми с которыми легко управлялся прежде!
– Об этом я и говорю: сам взращиваешь своё эго и сам же пытаешься через него перепрыгнуть. А надо – всего-то усмирить гордыню.
– Смеёшься?! Я уничижаю себя, а ты твердишь о какой-то гордыне.
– Это и есть самая скверная форма гордыни – принимать каждую свою ошибку или оплошность, как катастрофу, забывая, что ты всего-навсего человек!
– Но
– Раньше ты принимал себя со всеми своими недостатками, радовался когда у тебя что-то получалось, терпеливо учился, когда не выходило и тренировался, совершенствуя новые навыки. А теперь ты возомнил себя безгрешным и всемогущим, почти дойдя той стадии, на которой перестают отождествлять себя со своим собственным телом и рубят руку «возжелавшую», хотя «возжелали» мозги.
Пойми, Арси, – сменил он тон, – мы всего-навсего люди и, какими бы талантами не обладали, имеем право на ошибку. Смешно ругать себя за то, что ты человек и не всё, и не сразу, у тебя получается, а что-то и не выходит вовсе. Примирить себя со своими ошибками тяжело, но мы ведь умеем прощать других, вот так же надо простить и себя. Критерий здесь один – оценка возможности исправления совершённого. Если есть шанс исправить – надо пытаться, если нет – понять, простить себя, отодвинуть подальше, постараться абстрагироваться и примириться с новой реальностью, находя в ней точки соприкосновения.
– Прости, Петерси, я идиот, ведь почти теми же словами, десятки раз, объяснял это другим, и вот сам закопался по самую макушку. Я многие годы видел с какой лёгкостью получалось всё это у детей и теперь, узнав о прасиле, решил, что это одно из её свойств, забыв, что «птица долго машет крыльями в гнезде, прежде чем совершить свой первый полёт».
– Тогда расслабься и отдыхаем, – улыбнулся Петерс. Ох, как хорошо знал я эту его улыбку, а самое смешное, что и он знал, что я знаю. – Смотри! Как красиво вокруг! – продолжил он.
– Красотища! – засмеялся я, пытаясь понять в чём подвох.
– Идём, пройдёмся, – предложил Петерс, – не так часто мы можем позволить себе просто погулять.
Всегда ученик
Мы шли, разговаривая о том о сём, время от времени задерживаясь перед живописными пейзажами, растениями, непугаными животными… не уставая восхищаться живописностью форм и оттенков, грацией и мощью…
Я старался не анализировать, но помимо моего желания, в голову лезли мысли, что я набираю энергию окружающего, поскольку это была одна из основополагающих практик многих эзотерических теорий. Следуя тем же практикам, я не додумывал эти мысли, позволяя им хаотически пробегать по поверхности моего сознания, в то время как я сам отмечал прекрасные образы, проплывающие мимо глаз.
Так началась новая стадия моего обучения, точнее – повторение многократно пройденного на очередном и, как оказалось впоследствии, не последнем уровне. Если раньше, приближая к чему-либо ладонь и задавая вопрос, я ощущал покалывания, тепло, холод… то теперь, в ответ на мысль или жест, мир вокруг расцвечивался сиянием, невольно вызывая аналогию с «аленьким цветочком», который рассыпал свет только будучи связан со своим хозяином.
Дети помогали мне, как могли, и вскоре основные цвета перестали вызывать у меня затруднения. Но неисчислимое множество восхитительных оттенков, ставило в тупик, когда я пытался связать их с известными мне свойствами. В этом никто не мог помочь, поскольку их количественные и качественные характеристики зависят от особенностей зрительного аппарата и соответствующих навыков смотрящего. Оставалось набраться терпения и сравнивать с уже известным, а также припомнить все уроки тональности и тона в живописи, которые, не видя в них особого смысла, я старательно пропускал при любой возможности.