Жизнь замечательных людей: Повести и рассказы

Пьецух Вячеслав Алексеевич

Когда Мутовкин предъявил обвинению свои расчеты, из которых выходило, что он нанес государству ущерб в размере трехсот сорока рублей новыми деньгами, Народный заседатель ему сказал:

– А шелковое кашне?!

Мутовкин в ответ:

– А что шелковое кашне?.. У нас в универмаге ему красная цена семь рублей с копейками...

– А дефолт?!

– А при чем здесь дефолт, если я совершил правонарушение за два года до того, как наш рубль катастрофически пал в цене?

– А при том, что вот у нас имеется постановление Совета министров от 4 декабря...

– Ну и что они там постановили?..

–

Они постановили, что по причине плачевного состояния финансов пускай дефолт приобретает обратную силу, и поэтому вы, обвиняемый, в действительности украли на триста семьдесят два рубля!

Заседатель сделал внушительную паузу и после продолжил, подмигнув другому заседателю и судье:

– По-видимому, обвиняемый думает, что он один умный, а на государственный аппарат работают дураки. Ну ничего: мы сейчас ему продемонстрируем, кто умный, а кто дурак.

Мутовкин возопил:

– Помилосердствуйте, граждане судьи! Неужели мне из-за тридцати двух рублей амнистии не видать?!

– Как своих ушей, – заверил его судья.

– Но ведь это же нечестно!

– А ты не хитри.

35

Сева Кайманов, дружбист [30] из леспромхоза «Комсомольский», не дурак выпить и чемпион треста по домино, выиграл в лотерею туристическую путевку в Чехословакию; это было тем более оглушительно, что дальше Вологды он сроду не заезжал.

30

То есть лесоруб, оперирующий мотопилой «Дружба».

Жена собрала ему чемодан, наказала, что привезти, и Сева Кайманов со смутным чувством отбыл в Вологду, из Вологды поездом в Москву, а из Москвы самолетом в Прагу, дорогой неотступно размышляя о том, что, если бы его сделали адмиралом, это было бы не так удивительно, как то, что его направили за рубеж.

Центральная Европа почему-то не произвела на него особого впечатления, хотя, конечно, Прагу с Вологдой не сравнишь; ну магазины, ну тротуары не заплеваны, ну прохожие все улыбаются, как придурки, ну как будто выпивших не видать. Более того, самым значительным событием этой поездки оказался его роман с переводчицей Натальей Владимировной, о которой Сева впоследствии отзывался, что, дескать, она не женщина, а атас.

Вот как-то прогуливаются они с переводчицей Натальей Владимировной в центре Праги, на углу Вацлавки и Прашна Брано засмотрелся Сева по сторонам, несколько задержав движение пешеходов, и тут один прохожий старичок в его сторону говорит:

– Проходу не стало от иностранцев, черт бы их всех побрал! Сева спрашивает свою спутницу:

– Чего это он сказал? Наталья Владимировна отвечает:

– Он сказал, что ему надоели иностранцы.

– Это он про кого?

– Видимо, про тебя.

– Что-то я не врубился! при чем тут я?..

– А при том, что ты и есть иностранец, при том, что здесь Чехословакия, а не твой занюханный леспромхоз.

– Ну, во-первых, мой леспромхоз второй год подряд держит переходящее Красное Знамя, а во-вторых... во-вторых, неужели я иностранец, едрена вошь!

У Севы было такое мистическое понятие об этой человеческой категории, что он вдруг

побледнел и как-то ушел в себя. У него не укладывалось в голове, что он, Сева Кайманов, русский мужик, дружбист и чемпион треста по домино, оказывается, иностранец, словно какой-нибудь мистер Смит. Что чехи, снующие мимо, выходит, вовсе не иностранцы, а что-то вроде выпендрежников-москвичей, а он, Сева Кайманов, как раз иностранец, то есть необыкновенное существо, которое, может быть, даже не болеет, ест пищу фараонов, рассуждает по-марсиански и общается как в кино, что если бы его сделали адмиралом, это тоже было бы удивительно, но не так. Ему вдруг захотелось купить сигару и снисходительно улыбнуться какому-нибудь прохожему старичку.

Когда Сева Кайманов возвратился из Центральной Европы к себе домой, мужики поначалу затруднялись его узнать. Какой-то он стал чужой, в домино не играл, водку пил полустаканами, говорил высокопарно и по временам уходил в себя.

Мужики его спрашивали:

– Сева, может, ты заболел? Или, может, тебя завербовал вездесущий враг?

– Ну, вы, мужики, даете! – рассеянно отвечал он. – Я же глубоко советский человек, в чем, собственно, и беда.

– Да в чем беда-то?

– В том, что я постоянно чувствую себя белой вороной: всю дорогу думается о том, что хорошо было бы родиться человеком, который стрижется у парикмахера, одевается и вообще. Потом всю дорогу хочется закурить сигару и сделать так…

Тут Сева Кайманов изображал вальяжного господина, отведя в сторону руку с воображаемой сигарой и напустив снисходительное выражение на лицо.

36

Во время второй губернаторской кампании по Ярославской области в самом Ярославле, в Доме культуры «Шинник», выступал кандидат от правых социалистов по фамилии Коровяк. Это был лысоватый, приземистый господин в дорогом пиджаке, со вкрадчиво-хищной физиономией, какие бывают у дознавателей и собак, когда они собираются укусить. То ли он не владел богатствами русского языка, то ли ему речь такую написали, но слушать его было донельзя скучно и тяжело.

Ответственный за пожарную безопасность Максим Стрелков послушал кандидата минут так десять и бочком-бочком стал пробираться вон. На ходу он по привычке прикрывал ладонью правую штанину, на которой имелось давнишнее, ничем не смываемое пятно.

По пути к вестибюлю Максим заметил, что дверь дежурки на пол-ладони отворена. Он подошел, заглянул в зазор, и перед ним предстала такая сцена: за большим столом сидели четыре здоровяка, по всем вероятиям, телохранители кандидата, которые смотрели в потолок и пошевеливали губами, а на маленьком столике, где обычно стоял графин с водой, масляно чернели четыре укороченных «калаша». Максим облокотился о косяк и принялся наблюдать.

Один здоровяк сказал:

– Если это не геноцид, то, видимо, холокост.

Другой здоровяк заметил:

– Пятая буква «и».

– Вообще-то «холокост», – сказал третий, – это вульгаризированное древнегреческое «холеикос», «всесожжение», – вот вам и пятая буква «и».

Четвертый заметил:

– Маловероятно, чтобы в этой газете кто-нибудь владел древнегреческим языком.

– Но тогда у нас не лезет «закон», если тут пятая буква «и».

– А откуда взялся у нас «закон»?