Жизнь замечательных времен. 1970-1974 гг. Время, события, люди
Шрифт:
В начале 72-го Габай был переведен из лагеря в Москву, в следственный изолятор КГБ в Лефортово. Оттуда он и вышел на свободу. Вспоминает Г. Федоров:
"Наступило 19 мая 1972 года. Конец срока заключения Ильи. Мы с женой, прихватив бутылку коньяку, к шести часам приехали к выходу из Лефортовского изолятора и застали уже с ночи Дежуривших там Юлия Кима и Марка Харитонова. Все мы очень волновались, поскольку никакой гарантии, что Илью вообще сегодня освободят, не было. И тут мы увидели следователя Ширковского, статного, в коричневом костюме с университетским значком на лацкане, шествовавшего на работу. Я подошел и встревоженно спросил, выпустят ли сегодня Илью.
— Безусловно, выпустят, —
— Кое-что слышал.
— Это дело о нелегальной "Хронике текущих событий". Мы имеем право защищаться. Если вы хотите сохранить Илью Яковлевича для семьи, для друзей, для поэзии, уговорите его больше не заниматься этим. Он и так ходит по острию ножа.
— Я обдумаю ваш совет, — сказал я в некотором замешательстве, услышав столь недвусмысленную угрозу.
Но Ильи все не было. Наконец, в половине одиннадцатого утра Ким позвонил на квартиру к Габаю, и выяснилось, что он давно уже дома. Его, видимо, опасаясь каких-то манифестаций и эксцессов, выпустили через служебный выход, и он, сгибаясь под тяжестью книг, доплелся до дома сам…"
Кстати, именно 19 мая КГБ распорядился отключить домашние телефоны у целой группы столичных диссидентов: Андрея Сахарова, Роя Медведева, Петра Якира, Валерия Чалидзе и еще у 13 участников движения за выезд евреев из Советского Союза. Спросите, почему это произошло? Все просто: через несколько дней в Москву прилетал президент США Ричард Никсон. Это был первый официальный визит президента Америки в Советский Союз.
"Боинг" Ричарда Никсона приземлился в аэропорту Внуково 22 мая в четыре часа дня. У трапа самолета высокого гостя встречали наш президент Николай Подгорный, премьер-министр Алексей Косыгин, некоторые советские министры и сотрудники посольства США. Короче, группа встречающих была немногочисленной. Так было решено на заседании Политбюро и объяснялось просто: американцы продолжали вести войну во Вьетнаме и накануне визита своего президента активизировали военные действия, что в Москве было расценено весьма негативно. Как результат — на протяжении всего пути кортежа по Москве никаких восторженных толп, как это было принято во время приезда высоких гостей, не наблюдалось. Никсон этого не заслужил.
Высокого гостя поселили в Кремле, в апартаментах по соседству с Оружейной палатой. Там же, но в отдельном крыле, разместились и его ближайшие помощники, включая советника президента по нацбезопасности Генри Киссинджера. Никсону было сказано, что до восьми вечера он свободен, а потом его ждет официальный банкет в Кремле. Однако в эти планы внезапно вмешался Брежнев, который до этого момента на горизонте не объявлялся. Ему захотелось лично встретиться с Никсоном, для чего в апартаменты высокого гостя был отправлен гонец — переводчик генсека Виктор Суходрев. Он настиг Никсона буквально перед самой дверью его покоев и передал предложение Брежнева. Никсон удивился, поскольку о такой встрече слышал впервые, но откликнулся положительно. В начале восьмого он спустился на первый этаж и в сопровождении все того же Суходрева отправился к Брежневу (тот занимал просторный кабинет на втором этаже в здании Совета министров на Ивановской площади).
Беседа двух высоких деятелей длилась около часа, причем большую часть времени говорил хозяин кабинета. Он сказал, что удовлетворен первым в истории визитом президента США в СССР, что хочет установить особые личные отношения между собой и гостем, ну и все в том же духе. В начале девятого встреча закончилась и Брежнев, сказав, что на ужин они заработали, предложил гостю пройти в Грановитую палату, где должен был состояться банкет. Но Никсон не смог составить ему компанию, поскольку
В дни, когда Никсон находился в Москве, КГБ буквально не спускал глаз с диссидентов. Об отключке телефонов я уже упоминал, а вот что происходило кроме этого. 21 мая в 8 часов утра на квартиры нескольких активистов движения за выезд евреев явились в сопровождении сотрудников милиции лица в штатском и без каких бы то ни было юридических оснований отвезли их в различные тюрьмы Подмосковья и продержали там аж до 31 мая, пока визит Никсона не завершился. Их родственникам в отделениях милиции было устно объявлено, что причина ареста — "нарушение общественного порядка в прошлом и намерение нарушить в будущем". За их женами была установлена постоянная и открытая слежка, доведись, скажем, жене зайти в телефонную будку, как туда же заглядывал и филер — интересовался, куда это жена диссидента собирается звонить, уж не западным ли корреспондентам?
22 мая одного из диссидентов задержали прямо на улице и обвинили… в приставании к женщине. Причем этой женщиной была не кто иная, как сама филерша. "Приставалу" чуть ли не в тот же день суд приговорил к 15 суткам исправительных работ. Другого диссидента в тот же день схватили на улице и отвезли в психушку № 5, где и продержали больше недели.
В тот же день в "Большой перемене" снимали эпизод "возле школы": Нестор Петрович, который опасается, что Ганжа поджидает его на улице, чтобы побить, выходит из школы и действительно встречает своего ученика у входа. Но Ганжа и не собирается драться с учителем, а вызывается проводить его до дома. На следующий день съемки "прогулки" продолжились. Тогда же должны были начать снимать и другой эпизод, где Нестор Петрович приходит на футбольный матч, чтобы отправить Фукина (Валерий Носик) учиться. Однако по вине художника-декоратора, который вместо игровых ворот раздобыл меньшие по размеру тренировочные, съемки пришлось отложить. Из-за этого практически всю ночь администрация группы вынуждена была искать нужные ворота, чтобы утром следующего дня эпизод наконец начали снимать.
23 мая молодой драматург Александр Вампилов собирался улететь из Москвы в родной Иркутск. В столицу он приехал в начале года и попеременно жил то здесь, то в Ленинграде. Его пребывание в этих городах было не случайным: в ленинградском БДТ в марте состоялась премьера (первая) его пьесы "Два анекдота", а в Москве сразу в двух театрах — Ермоловском и Драмтеатре имени Станиславского — шли репетиций двух его пьес, а также велись переговоры с "Современником". В свой последний день в Москве Вампилов нанес несколько визитов друзьям, в том числе отобедал в ресторане Дома литераторов с журналисткой "Литературной газеты" Лианой Полухиной. Вот как она вспоминает об этой встрече:
"О своих делах, хороших ли, плохих, он говорить не любил и завел речь обо мне, о моем недавнем переходе в "Литературную газету". Переход этот категорически не одобрял по той простой причине, что это газета. Молох, считал он. Особенно при моей "китайской добросовестности". Он вообще считал, что если женщина должна работать, то уж, конечно, не до изнеможения, а для гражданской бодрости, чтоб не заглох талант, и ради смягчения нравов и украшения трудового коллектива…
По пути в "Современник", где он хотел попрощаться со своими новыми друзьями, он подвез меня на Цветной бульвар. Мы вышли из машины. Он еще не остыл. Скептическим взглядом окинул здание редакции. Весенний, почти летний ветерок растрепал его волосы. Он выглядел как студент, будто и не было шести лет нашего знакомства. Вздохнул: "Эх, ты, радио-Ляля…" Я сказала примирительно: "Считай, что в газету меня распределили. Почти как в "Прощании в июне"…