Жизнь. Кино

Мельников Виталий Вячеславович

– А ты не знаешь? – удивилась Измайлова.

– По-моему, он на кого-то похож, – сказал я, – вот только не могу понять на кого.

– А ты мысленно приклей ему усы, – посоветовала Нэля.

Я послушался и мысленно приклеил Кузакову усы. Эффект был поразительный – Кузаков был похож на Сталина. Не только усы – та же стать, неспешные движения, тот же взгляд не на человека, а сквозь него. Измайлова рассказала мне, что Кузаков – побочный сын Сталина, дитя любви сибирской крестьянки и ссыльного грузина Джугашвили. Официально он признан не был, но скромно жил в Москве и занимал непубличные, но достойные государственные посты. Сначала он был замом министра кинематографии по кадрам, а теперь тот же

пост занимает в Останкино. Здесь его заглазно называют «серым кардиналом», потому что, при всей своей скромности и непубличности, Кузаков – фигура влиятельная и даже могущественная.

Увенчанный фестивальными лаврами, я прибыл в Останкино и скромно предложил экранизировать еще одну пьесу Вампилова – «Утиную охоту». Наступило молчание, как будто я сказал что-то неуместное и неприличное. Оказывается, эта пьеса была повсеместно «не рекомендована» к постановке и ее появление на телеэкранах – невозможный, полнейший абсурд. В тот же день, соблюдая политес, я поехал из Останкино на Малый Гнездниковский, в Госкино. Будучи в телеобъединении слугами двух господ, мы строго поддерживали баланс во взаимоотношениях деловых и человеческих. Между Гостелерадио и Госкино уже развернулась к этому времени конкурентная борьба. Конкуренция была наша, советская, т. е. каждая сторона стремилась доставить противнику возможно больше неприятностей.

– Ну, что там у них в Останкино? – пренебрежительно улыбаясь, спросила Элеонора Барабаш – нынешняя преемница Токаревой.

Я осторожно пожал плечами – дескать, у них ничего себе, но у вас, конечно, лучше.

– Говорят, они вам «Утиную охоту» запретили, – продолжила Барабаш.

– А вы разрешите? – спросил я.

– Мы тоже не разрешим, но у нас специфика – все-таки большое кино! А правда, что они собираются снимать «Женитьбу»? – выведывала собеседница.

Служба информации у конкурентов была неплохая.

– Кажется, намерены снять фильм-спектакль, – ответил я.

– Фильм-спектакль! – сардонически рассмеялась представительница «большого кино». – А мы как раз намеревались предложить вам поставить фильм! Понимаете? Фильм! А не какой-то ублюдочный телевизионный фильм-спектакль!

Уже вечером, перед моим отъездом на Ленинградский вокзал, раздался звонок.

– Ну, ты, знаток женской души! Сексолог-любитель! – кричал в трубку Мережко.

– Ты про что? – спросил я.

– Опять про баб кино будешь делать?

О «Женитьбе» знали уже обе столицы.

«Женитьба»

Я хорошо запомнил книжку Гоголя с ятями и твердыми знаками, которую нашел когда-то в куче старья в омской библиотеке. Такие впечатления не забываются. Книга источала таинственную силу. После нее, особенно в темноте, было страшно, но потом, когда вспомнишь про кузнеца Вакулу или черевички и полет в Петербург, становилось легко и весело. Потом мы этого носатого, длинноволосого классика проходили в школе, но от казенных слов, которые про него говорили педагоги, он и сам уже казался иной раз напыщенным и фальшивым. Но, на самом деле, Гоголей много. «Сорочинскую ярмарку» написал один Гоголь, а «Невский проспект» – другой. «Мертвые души» писал третий, а переписывался с друзьями совсем уж незнакомый – четвертый. Когда сегодня спорят, обсуждая экранизацию или спектакль, «Гоголь это или не Гоголь», нужно обязательно спрашивать: «Вы про которого Гоголя?» Гоголь многолик и универсальным схоластическим определениям не поддается. Словом, у каждого есть свой собственный Гоголь, которого ты любишь, ценишь и понимаешь на свой манер. Аминь!

Наша съемочная группа сняла уже несколько фильмов и мы были вполне сплоченным коллективом. Вопрос: «Гоголь – не Гоголь?» для нас не существовал. Но, на всякий случай, я напомнил всем,

что «Женитьбу» драматург писал почти семь лет. Начинал писать один Гоголь, а завершил уже другой – тот, что написал и «Мертвые души».

Мы согласились, что в фильме должно преобладать лирическое начало. По сути, ведь в пьесе рассказывается про то, как в большом, суетном, казенном городе люди пытаются обрести свое маленькое счастье. А поскольку люди все разные, каждый представляет это счастье по-своему. У Гоголя события в пьесе развиваются накануне Екатерингофских гуляний, то есть весной, а нам лучше было, чтоб Петербург был зимний, бесприютный и чтобы на этом фоне дом Агафьи Тихоновны казался желанным воплощением уюта, тепла и всего человеческого. Таким образом, мы сразу же вступили в преступное противоречие с классическим текстом, но рискнули и сделали-таки Петербург зимним.

Мне важно было привлечь в союзники и наших артистов. На картину я пригласил, можно сказать, цвет российского актерского сообщества. Это были: Олег Борисов, Евгений Леонов, Алексей Петренко, Владислав Стржельчик, Борислав Брондуков, а также Светлана Крючкова, Майя Булгакова и Валентина Талызина. Начались предварительные беседы и первые разминки. За каждым героем была своя правда. Скрещение и столкновение этих маленьких, не совпадающих правд и неосознанных желаний – ключ к трагикомическому итогу «Женитьбы».

Мы договорились со Стржельчиком, что его герой не просто носитель смешной фамилии Яичница и корыстный ловец приданного. Он еще и человек, страдающий комплексом неполноценности. С такой фамилией и карьеру сделать трудно, да и женитьба проблематична. Жалеть его надо, а не издеваться над ним. Мы специально придумали для него сцену на скотном дворе, чтобы величественный жених столкнулся с унизительной прозой жизни и лично пересчитывал кур и поросят. Герой Леонова Жевакин ранен далекой прекрасной Сицилией и никак опомниться не может. Он «аматер» всякой красоты, в том числе и женской. Ищет он ее и найти не может. И не нужно ему приданое, не нужны хоромы. Нужна некая ускользающая красота.

Каждый из героев надеется, каждый хотел бы укрыться от житейских невзгод и одиночества. Отчего так робок Подколесин? Конечно же, он робок по натуре. Но он еще и боится за самого себя, боится разочароваться в своих холостяцких грезах о любимом «предмете». Он страшится реальности. А невеста Агафья Тихоновна со своей естественной наклонностью к простым радостям бытия – самоя реальность!

Разноречивый Кочкарев – фигура ключевая. Для одних он «змий-искуситель». Для других – просто шалопай. Но только «из чего же он хлопочет»? От шаловливого избытка энергии? А может быть, он честно и от души желает добра героям? Он хлопочет, как распорядитель всей этой фантасмагории! Но тогда он не совсем персонаж. Он, скорее, автор, который включается в действие и пытается осчастливить и пристроить своих героев. Однако у него ничего не получается, потому что герои, как и сама жизнь, ведут себя своевольно, независимо от благих намерений автора. Не в этом ли драматургическая функция Кочкарева? Ее иногда называют даже мистической, а она просто гоголевская. Мы с Олегом Борисовым сочли наиболее плодотворным именно такое решение его роли.

Безмерно одинокий человек, господин Гоголь-Яновский (можете звать его и Кочкаревым) не понаслышке знал о муках одиночества, о всяческих «несбывшихся мечтаниях». Он мог и себя «в комедию вставить». Почему нет? Мы постоянно возвращались с Олегом Борисовым к проблеме Кочкарева. Олег был уже хорошо известным, преуспевающим артистом. На выездных съемках «Женитьбы» мы жили в Петрокрепости, в общежитии какого-то ПТУ. Здесь была жуткая холодрыга и часто выключался свет. Вот тогда в темноте, спасаясь от холода под грудами одеял, мы и беседовали на разные темы.