Жизнь
Шрифт:
Моя любовь – это дар, который помогает жить среди драм и трагедий реальности. Это мое спасение от ночных кошмаров. Возможно, моя любовь поможет выжить или сделает гибель желанной.
Глава 22
Занавес истины
Себастьян и я остановились перед массивной двустворчатой дверью на первом этаже особняка.
– Кабинет твоего отца.
Еще одна игла пронзила мое израненное сердце. Мой отец? Для меня он был другим.
Эскалант взялся за ручку двери и открыл ее, пропуская меня вперед. Едва
Но навсегда ли? Именно сейчас я понимала, что передо мной ответ на этот, казалось, уже давно решенный вопрос.
Я увидела их. Они были всюду. Прямоугольные, круглые, квадратные, большие и малые… Они наполняли интерьер мрачного кабинета Рамона Солера.
Мольберты.
Свет осененного дня проникал сквозь огромные окна, украшенные тяжелыми синими портьерами. Он освещал картины на полотнах – пейзажи и портреты лежали, стояли и, накренившись, подпирали друг друга.
Время вновь обратилось в сегодня, и лед хлынул невидимой водой с моих плеч. Я прошла вглубь комнаты и стала блуждать среди леса из мольбертов и полотен. Удачные мазки дышали профессионализмом и отражали талант мастера.
– Кто? – прохрипела я, поднимая глаза к подошедшему Себастьяну.
– Рамон Солер.
– Он был художником? – выдохнула я, снова глядя на рисунки.
– Тогда я был слишком мал, чтобы понять его, – вздохнул тот. – Но мой отец говорил, что творчество было его отрадой. Он рисовал для себя.
Что-то в груди дернулось. Словно одна из давно мертвых частей сердца получила живительный толчок, и снова стала жить. Кусая губы от переизбытка нахлынувших чувств, я перебирала глазами работы своего… родного отца.
– Рамон очень любил рисовать Белен, – тихо рассказывал Себастьян, двигаясь следом за мной. – Порой она ему позировала, но чаще он рисовал ее в одиночестве. Твой отец не показывал свою работу, пока не завершал ее. Он уверял, что это нарушает воссоединение творца с творением.
Я увернулась от взгляда Себастьяна, не желая показывать выступившие слезы на глазах. Они лишь мои. Не для чужого взора.
– Когда стали происходить несчастья, – продолжил Эскалант. – Он чаще бывал здесь и рисовал, чтобы забыться хоть на миг. Но все усугубилось, и он перестал отсюда выходить, никого не впуская. Только мой отец был вхож в эту комнату, но очень и очень редко. Позже мы узнали – Рамон искал виновника этих трагедий. Ему никто не верил, кроме нашего отца. Полиция утверждала о несчастных случаях, а пресса раздувала скандал с проклятием.
Мой взгляд задержался на изображении черного леса с одинокой лунной, освещавшей верхушки деревьев.
– Ему было так тяжело! – прошептала я свои мысли, проводя пальцам по мазкам кисти, словно кричащим от мук и одиночества.
– Так же как и тебе сейчас, – заметил Себастьян.
Я отдернула руку.
Не хочу, чтобы он видел
– Продолжай! – потребовала я.
– Когда ты родилась, нас тут же поженили, – послушался Эскалант. – Он словно предчувствовал скорую гибель и передал вот это письмо моему отцу.
Себастьян протянул раскрытую книгу, и я машинально посмотрела на ее разворот, где лежал белый конверт.
– Рамон просил передать тебе его послание с этой книгой, – опечалено пояснил Себастьян. – Это его любимые истории с детства. Он читал их твоему брату и сестре, но сокрушался, что не сможет прочесть тебе. Он очень хотел, чтобы ты читала их своим детям. Говорил, что хотя бы так будет всегда рядом со своими внуками и тобой…
Я дрожащей рукой взяла эту книгу, не видя ничего кроме пелены слез.
– Оставь меня, пожалуйста, – прошептала я, избегая медовых глаз.
Себастьян заколебался, но все же послушался.
– Я буду в гостиной, – сухо сказал он и вышел.
Проморгав слезы, я посмотрела на обложку книги, которая носила название «Легенды рыцарей Испании».
О, почему же так тяжело?!
Собрав себя по крупицам, я взяла конверт и достала сложенный вдвое пожелтевший лист бумаги. Красивый ровный почерк выводил слова. Почерк моего отца. Слова моего отца. Моего второго отца.
«Моя милая доченька, прости меня!
Я виновен в страшном кошмаре и незаслуженно обрекаю тебя жить в нем, мой невинный ангелочек. Я – грешник. Я – убийца. Я – проклятье собственной семьи.
Знаю, что ты возненавидишь меня. Знаю, что буду давно лежать в могиле, когда ты узнаешь всю правду обо мне. Уже сейчас, я чувствую, как смерть стоит за спиной и заносит коварную руку, чтобы сделать последний, карающий удар.
Эти строки – мое завещание для тебя, моя доченька. Я заклинаю и умоляю тебя – живи! Ибо ты – наша жизнь, дочь! Ты – моя судьба и покаяние! Я отдаю свою душу и сердце ради тебя.
Надеюсь, что когда-нибудь ты поймешь меня. Верю, что своим поступком спасаю тебя. Знаю, что ты прочитаешь это письмо и твое доброе сердечко, сможет хотя бы чуточку полюбить меня. Ведь ты так похожа на свою маму. У тебя ее глаза…
Ты – жизнь нашей семьи, дочь.
Мы всегда будем рядом, а наши сердца будут биться в тебе».
Я сидела на полу и смотрела на раскрытую книгу, лежащую на коленях. Звуки реальности стихли, образы померкли. Я погружалась в прошлое. Мне открывалось понимание чужой жизни. Я ощущала боль потери близкого человека. Я ныряла в муки совести. Убивала себя мыслями о том, что не уберегла, упустила.
Семья Солер. Сколько же страданий ты пережила! Сколько крови и несчастий! За что это сделали с тобой? И, главное, кто это сделал с тобой? Почему Рамон писал о признании собственной вины? Почему просил прощения за содеянное горе?..
– Зоя?
Мой взгляд автоматически уловил движение высокой фигуры, в которой я безошибочно узнала Себастьяна.
Давно он здесь стоит?
– Покажи мне тайник… Рамона. – потребовала я, все еще отчужденно.
Обеспокоенные глаза Эскаланта сузились, а темные брови сошлись на переносице.