Жизнь
Шрифт:
В общем, доктор Лоу вернулся через несколько часов со своим шотландским анестезиологом Найджелом. И мне взбрело в голову, что в таком положении самый понт будет сказать: Найджел, что бы меня отключить — надо сильно постараться. Меня еще никто не смог вырубить. Он говорит: внимание, начинаю. И через десять секунд меня все, можно выносить. Прошло два с половиной часа, и я проснулся в самых прекрасных чувствах. Говорю: слушайте, не пора уже вам приступать? И Лоу отвечает: все, дружище, дело сделано. Он вскрыл мне череп, высосал все сгустки крови и приладил обратно вырезанный кусок, как шапочку, шестью титановыми штырьками, которые должны были её держать. Я чувствовал себя нормально, когда проснулся, только обнаружил, что весь в трубках. Одна была прикреплена к концу члена, одна торчала отсюда, другая — оттуда. Я спрашиваю: что это за поебень такая везде? Лоу говорит: это морфийная
Я пробыл там еще где-то неделю. И мне дали немного морфия сверху. Они были очень хорошие, очень классные. В конечном счете у них был один интерес, как я убедился, — чтобы тебе было комфортно. Я редко просил добавить дозу, но когда все-таки просил, то в ответ было: хорошо, конечно. Рядом со мной лежал парень с очень похожей травмой. В его случае это была езда на мотоцикле без шлема, и он стонал и плакал, а сестры оставались с ним часами, успокаивали разговорами. Очень спокойные голоса. Ну а я уже тогда практически вылечился и только говорил ему: старик, я это понимаю, проходил только что.
И потом был еще месяц в уютненьком викторианском пансионе в Окленде, куда пожаловало все мое семейство, молодцы такие. И мне приходили всякие послания от Джерри Ли Льюиса, и от Уилли Нелсона тоже. Джерри Ли прислал мне подписанную сорокапятку Great Balls of Fire первого тиража. Такому трофею сразу место на стене. Билл Клинтон прислал мне записку: поправляйся скорее, мой дорогой друг. Первая строчка из письма Тони Блэра звучала так: «Дорогой Кит, вы всегда были одним из моих героев... « Англия в руках человека, у которого я герой? Это ж ужас какой-то. Пришло даже письмо от мэра Торонто. Я вообще получил интересное представление о моих будущих некрологах, общую идею, что меня ждет после смерти. Джей Лено сказал: почему мы не можем делать самолеты такими, как Кит? А Робин Уильямс сказал: бьется, но не ломается. В общем, заработал несколько лестных характеристик этим своим ударом головой, хотя ударов мне хватало и раньше.
Что меня удивило — это что себе напридумывала пресса. Раз дело было на Фиджи, я обязательно должен был свалиться с пальмы, да еще с сорока футов, пока карабкался за кокосами. И потом до кучи в сюжете появились гидроциклы, притом что я к этим игрушкам вообще очень плохо отношусь из-за шума, идиотизма и вреда, вреда для рифов.
Вот какие воспоминания об всем остались у доктора Лоу.
Эндрю Лоу. Мне позвонили в четверг 30 апреля в три часа ночи. Звонок был с Фиджи — я иногда там работаю в одной частной больнице. Сказали, что у них человек с внутричерепным кровотечением, и это довольно видная персона — готов я за это взяться? И сообщают, что это Кит Ричардс из Rolling Stones. А я помню, что у меня был его плакат на стене, когда я учился в университете, так что я давний фанат Rolling Stones и лично Кита Ричардса.
Мне было только известно, что он в сознании, что на снимке следы острой внутримозговой гематомы, и я был в курсе всей истории про его падение с дерева и случай с яхтой. Так что я понимал, что ему будут нужны нейрохирургические процедуры, но на том этапе еще не знал, насколько есть потребность в операции. Это значит, что у тебя в мозгу давление с одной стороны смещает срединные структуры в другую.
В ту первую ночь мне звонили много раз — нейрохирурги со всего света, из Нью-Йорка, Лос-Анджелеса, — люди рвались поучаствовать. «О, я просто хотел убедиться. Я переговорил с таким-то и таким-то, и вам обязательно нужно сделать то и сделать это, и пятое, и десятое. И на следующее утро я говорю: слушай, Кит, я так больше не могу. Меня будят посреди ночи и объясняют, как делать дело, которым я и так каждый день занимаюсь. И он сказал: ты будешь говорить со мной в первую очередь, а всех остальных можешь сразу посылать в пизду. Это я его цитирую. И тогда с моих плеч свалился камень. Потом уже было легко, потому что мы могли принимать решения вдвоем, и так мы и делали.
Каждый день обсуждали, как он себя чувствует. И я все четко объяснил: какие должны быть симптомы, по которым будет понятно, что пора оперировать.
У некоторых пациентов с острой субдуральной гематомой кровяной сгусток рассасывается примерно дней за десять, и его тогда можно удалить через маленькие дырочки, вместо того чтобы вырезать большое окно. Мы как раз на это ориентировались, потому что Кит чувствовал
Я ничего не предпринимал, просто ждал. В субботу вечером, после того как он пробыл у нас неделю, я пошел с ним поужинать, и выглядел он как-то не очень. На следующее утро он позвонил и пожаловался, что болит голова. Я сказал, что мы сделаем ему еще одну томограмму в понедельник. И к утру понедельника ему было уже гораздо хуже: сильные боли, речь не совсем четкая, он начал чувствовать слабость. И повторная томограмма показала, что сгусток опять вырос и что боковое смещение значительно продвинулось. Так что решение далось нам просто — он бы не выжил, если 6 мы не удалили сгусток. Он был действительно совсем плох, когда ложился на стол. Кажется, мы оперировали где-то в шесть или семь часов вечера в тот день. 8 мая. И сгусток оказался солидный, минимум полтора сантиметра толщиной, может даже два. Как густое желе. Так что мы его вынули. Оказалось, там кровоточила артерия. И я её просто заткнул, подчистил и уложил на место. И потом он проснулся почти сразу и говорит: «Вот, теперь совсем другое дело!» Давление быстро отпустило, и после операции он моментально почувствовал себя намного лучше, прямо на операционном столе.
В Милане, на первом концерте, который он давал после операции, он нервничал, и я тоже нервничал. Речь — вот что меня больше всего беспокоило, речь и языковое восприятие. Некоторые утверждают, что правая височная доля больше влияет на музыкальные способности, но за речь отвечает доминирующее полушарие твоего мозга, выразительная часть мозга — левая сторона у правшей. Мы все переживали. Он мог не вспомнить, как это делается, у него мог случиться приступ на сцене. Кит виду не показал, но со сцены пришел сияющий от радости, потому что доказал, что все прекрасно помнит.
Мне сказали: тебе нельзя будет работать шесть месяцев. Я сказал: шесть недель. Через шесть недель я уже снова играл. Так нужно было, я был готов. Либо ты становишься ипохондриком и слушаешь, что говорят другие, либо принимаешь собственные решения. Если б я чувствовал, что не справлюсь, я бы сам первый так и сказал. Мне говорят: тебе-то откуда знать? Ты же не врач. А я отвечаю: говорю вам, со мной все в порядке.
Когда Чарли Уоттс чудесным образом снова объявился на сцене через два месяца после курса лечения от рака, и выглядел шикарнее, чем всегда, и сел за барабаны, и сказал: нет, тут не так, смотрите, показываю, — мы все как по команде дружно выдохнули. Пока я не появился в Милане и не вышел на этот первый концерт, они тоже все ждали затаив дыхание. Я потому знаю, что они все мои друзья. Они гадали: может, он и поправился, но вот потянет ли? В толпе размахивали надувными пальмами — ну не зайчики? У меня чудесная публика. Немного ехидства, немного юмора среди своих. Я падаю с дерева — они мне машут деревом.
Мне прописали препарат под названием дилантин, загуститель крови, и поэтому я с тех пор не нюхнул ни крошки — потому что кокаин разжижает кровь, как и аспирин, кстати. Это мне еще Эндрю рассказал в Новой Зеландии. «При любых раскладах больше не нюхать». Я сказал: договорились. На самом деле я столько пропустил через себя этого чертова порошка, что не скучаю по нему вообще. Наверное, он со мной завязал.
В июле я уже снова встроился в гастрольный график, а в сентябре дебютировал в кино — засветился в эпизоде «Пиратов Карибского моря—3» в роли капитана Тига. Я там как бы отец Джонни Деппа, причем проект начинался с того, что Депп спросил меня, как я отнесусь к тому, что он возьмет меня за образец для своего героя. А я его только одному и научил: как поворачивать за угол в пьяном виде — всегда держаться спиной к стене. Остальное все его. Я вообще не чувствовал, что мне с Джонни нужно что-то играть. Мы держались уверенно в паре, запросто — смотрели друг другу прямо в глаза. В первой же сцене, которую мне дали, двое из парней вокруг огромного стола устраивают прения, кругом свечи горят, один чувак что-то говорит, а я выхожу из дверного проема и кладу сукина сына выстрелом. Это мое появление. «Кодекс есть закон». Меня там окружили гостеприимством. Вообще прекрасно провел время. Прославился у них как «Ричардс — пара дублей». И в конце того же года Мартин Скорсезе сделал документальный фильм из двух вечеров, которые Stones дали в Beacon Theater и Нью-Йорке — он вышел под названием «Да будет свет»’. И мы там реально зажгли.