Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих
Шрифт:
Перино расписал также светотенью, вошедшей в то время в обиход с легкой руки Полидоро и Матурино, один из фасадов насупротив дома маркизы ди Масса, неподалеку от «Мастера Пасквино», выполненный им с очень крепким рисунком и в высшей степени тщательно.
Когда же папа Лев на третий год своего понтификата прибыл во Флоренцию и когда по этому поводу в этом городе совершалось множество всяких торжеств, Перино, отчасти чтобы поглядеть на убранство города, а отчасти, чтобы снова повидать родные места, приехал во Флоренцию раньше папского двора и написал на триумфальной арке перед церковью Санта Тринита великолепнейшую большую фигуру в семь локтей, соревнуясь с Тото дель Нунциата, который написал другую фигуру и который был его соперником еще в юношеские годы.
Однако, так как Перино казалось, что прошло тысячу лет, как он отсутствует в Риме, и так как он убедился, что правила и обычаи флорентийских художников сильно отличались от тех, что были приняты в Риме, он, покинув Флоренцию, возвратился в Рим, где, вернувшись к привычному распорядку своей работы, написал фреской в церкви Сант Эустакио, что при таможне, фигуру св. Петра очень рельефную благодаря простому расположению складок и выполненную им с большим знанием рисунка и вкусом. А так как в это время
В это же время, как уже говорилось, мессер Маркионне Бальдассини построил себе недалеко от церкви Сант Агостино дом по отлично задуманному проекту Антонио да Сангалло. Желая, чтобы одна из зал, которую он соорудил в этом доме, была сплошь расписана, и рассмотрев проекты многих из упоминавшихся нами юношей, добиваясь красоты и хорошего исполнения этой росписи, он, минуя многих других, решил поручить ее Перино, с которым он договорился о цене и который и приступил к работе, не успокоившись, пока удачнейшим образом не завершил ее в фреске. Залу эту он расчленил пилястрами, между которыми разместил большие и малые ниши. В больших нишах изображены разные философы, по два в каждой нише, а в некоторых и по одному, в малых нишах – путты, частично обнаженные, а частично одетые в прозрачные ткани, и над каждой малой нишей – мраморные женские головы. Над карнизом, покоящимся на пилястрах, следовал другой ордер с членениями, которые соответствовали нижним и между которыми были изображены мелкофигурные сцены из римской истории, начиная от Ромула и Нумы Помпилия. Кроме того, есть там и разные обрамления, написанные под разноцветный мрамор, а над великолепнейшим каменным камином очень живо изображена фигура Мира, сжигающая военные доспехи и трофеи. С этим произведением очень считались еще при жизни мессера Маркионне и после нее все, кто только ни занимался живописью, не говоря уже о непрофессионалах, которые до чрезвычайности его расхваливают.
В женском монастыре св. Анны он расписал фреской одну из капелл и изобразил в ней множество фигур, исполненных им с обычной для него тщательностью. В церкви же Сан Стефано дель Какко он для некоей римской дворянки написал фреской над одним из алтарей Богоматерь, оплакивающую лежащего у нее на коленях Христа, а также написанный им с натуры портрет этой дворянки, которая изображена как живая. Работа эта, исполненная бойко, с большой легкостью, очень хороша.
В это самое время Антонио да Сангалло сделал в Риме на углу одного дома, который называется Имаджине ди Понте, табернакль из травертина, очень нарядный и внушительный, с тем чтобы внутри красиво его расписать. Хозяин дома и поручил ему заказать эту роспись художнику, который покажется ему способным украсить этот табернакль какой-нибудь достойной его живописью. И вот Антонио, знавший Перино как лучшего из тамошней молодежи, заказал эту роспись ему, и он, принявшись за дело, изобразил там Христа, венчающего Богоматерь на фоне сияния и сонма серафимов и ангелов, одетых в тончайшие ткани и разбрасывающих цветы, а также и других очень красивых и разнообразных путтов. На боковых же стенках табернакля он написал на одной стороне св. Себастьяна, а на другой – св. Антония. Все это было, уж конечно, отменно выполнено и в этом отношении подобно всем другим его произведениям, которые всегда были и красивыми и привлекательными.
Некий протонотарий, который только что закончил в церкви Минерва строительство капеллы на четырех колоннах и который хотел оставить по себе память в виде хотя бы небольшого образа, наслышавшись о славе Перино, договорился с ним и заказал ему написать этот образ маслом на дереве и изобразить на нем, согласно его выбору, Снятие со креста, к чему Перино и приступил со свойственным ему вниманием и рвением, представив Христа уже лежащим на земле в окружении плачущих Марий и передав в их позах и движениях переживаемые ими горе и сострадание, не говоря о том, что там же изображены Никодим и прочие фигуры, которые горюют и сокрушаются, глубоко потрясенные видом безвинной смерти Христа. Но что в этой вещи действительно божественно им написано, это оба распятых разбойника. Они не только кажутся настоящими трупами, но художник, воспользовавшись случаем, отлично разобрал все мышцы и жилы так, что зрителю видно, как под влиянием насильственной смерти члены их перетянуты жилами и как под гвоздями и веревками их мышцы набухли. Кроме того, и пейзаж, погруженный во мрак, передан весьма сдержанно и искусно. И если бы эта картина не пострадала от наводнения, случившегося после разгрома Рима, и если бы больше половины ее не отсырело, – можно было бы судить о ее высоком качестве, однако вода настолько растворила гипс, настолько пропитала дерево, что вся нижняя промокшая часть картины осыпалась, и получаешь от нее уж мало радости, вернее, на нее жалко и очень неприятно смотреть, так как она, наверное, была бы одним из самых ценных сокровищ, какими только обладает Рим.
В то время по проекту Якопо Сансовино в Риме перестраивалась до сих пор еще не законченная церковь Сан Марчелло при монастыре сервитов. И вот, после того как были выполнены и перекрыты некоторые из капелл, братия поручила Перино написать в одной из
Произведение это было в глазах людей, разбиравшихся в искусстве, настолько высокого качества, что оно принесло Перино великую славу, хотя он уже многое создал и хотя все отлично знали, насколько общеизвестной была его огромная одаренность в этом деле, и с ним стали гораздо больше считаться и стали ценить его еще выше, чем прежде. Вот почему Лоренцо Пуччи, кардинал Сантикваттро, который в церкви Тринита, обители калабрийских и французских братьев, носящих одежду св. Франциска из Паолы, принял на свое попечение одну из капелл слева, рядом с главной капеллой, заказал Перино ее роспись с изображением Пресвятой Богородицы. Взявшись за эту работу, Перино закончил роспись свода и одной из стен под аркой, а также снаружи капеллы над одной из ее арок он написал двух больших пророков, в четыре с половиной локтя каждый, изобразив Исайю и Даниила, которые в своем величии обнаруживают такое искусство и такое качество рисунка, а также такую красоту колорита, какие в полной мере могут быть обнаружены в живописи лишь большого мастера. В этом убедится каждый, кто внимательно рассмотрит Исайю, который, углубившись в чтение, являет собою то состояние озабоченности, которое вызывает в нас изучение наук и жадность к новизне того, что познается в чтении. Действительно, вперив взоры в книгу и приложив руку к голове, он показывает нам, как нередко ведет себя человек, занятый наукой. Равным образом и Даниил, в полной неподвижности, поднял голову, поглощенный созерцанием небесных откровений, стараясь разрешить сомнения, которыми обуреваем его народ. Между ними два путта держат герб кардинала, изображенный на щите красивой формы, и тело их написано так, что оно не только кажется живой плотью, но и обнаруживает полную объемность. Изнутри свод членится на четыре истории, отделенные друг от друга крестовиной, то есть ребрами распалубков. Первая история – зачатие Богородицы, вторая – ее рождество, третья – ее восхождение по ступеням храма, а четвертая – ее обручение с Иосифом. На одной из стен в ширину всей арки свода – ее посещение Елизаветой с множеством фигур, в особенности тех, которые залезли на подножия зданий, чтобы лучше разглядеть встречу двух жен, и которые проявляют естественную непосредственность, не говоря об архитектурных сооружениях, а также и о других фигурах, в движении которых много красивого. Ниже он уже ничего не писал, так как заболел.
Но не успел он выздороветь, как в 1523 году вспыхнула чума. Она была в Риме настолько лютой, что для спасения жизни ему следовало из Рима уехать. В те времена в этом городе проживал золотых дел мастер Пилото, большой и ближайший друг Перино, собиравшийся уже уезжать. И вот однажды утром за завтраком он убедил и Перино отправиться восвояси до самой Флоренции, где он уже много лет не бывал, ибо для него будет честью величайшей показать там себя и оставить после себя какой-нибудь знак своего высокого мастерства. И хотя воспитавшие его Андреа деи Чери и жена его уже умерли, все же сохранилась у него любовь к Флоренции, где у него ничего уже не осталось, но где он родился. И не прошло много времени, как он и Пилото в одно прекрасное утро отправились из Рима во Флоренцию. Там Перино очень порадовала и старая живопись мастеров прошлого, которую он изучал еще в юные годы, а также и произведения современных мастеров, наиболее прославленных и почитавшихся лучшими в этом городе, где он, благодаря хлопотам друзей, получил и заказ, как об этом будет рассказано ниже.
Как-то раз в его честь собралось много художников: живописцев, скульпторов, ювелиров и резчиков по мрамору и по дереву; по древнему обычаю они с ним встретились, кто, чтобы поглядеть на него и провести с ним время, кто, чтобы послушать, что он расскажет, а многие, чтобы удостовериться, какова же в сущности разница между художниками Рима и художниками Флоренции, большинство же, чтобы послушать все – и обидное и лестное, что художники обычно говорят друг о друге. Итак, говорю я, вышло так, что, беседуя то о сем, то о другом и разглядывая в разных церквах старые и современные произведения, они дошли до церкви монастыря Кармине, чтобы посмотреть и на капеллу, расписанную Мазаччо. Там каждый, пристально вглядываясь в его фрески, на все лады расхваливал этого мастера, и все как один удивлялись его проницательности, позволившей ему, ничего никогда не видавшему, кроме творений Джотто, работать в манере настолько современной по рисунку, изобразительности и колориту, что ему удалось показать, как возможно, овладев этой манерой, преодолеть все трудности нашего искусства, не говоря уже о том, что не было еще художника, который сумел бы с ним поравняться как в отношении объемности изображения, так и в отношении замысла и его выполнения.
Рассуждения эти очень понравились Перино и, отвечая художникам, которые это говорили, он произнес следующие слова: «Я не отрицаю того, что вы говорите и что это так, и даже более того; однако я всегда буду отрицать, что никто не может сравняться с этой манерой, мало того – я буду утверждать, с позволения многих и не в осуждение кого-либо, а только ради истины, что я знаю многих более смелых и более удачливых, произведения которых по живописи не менее жизненны, чем произведения Мазаччо, и даже гораздо лучше их. И хотя я занимаю далеко не первое место в этом искусстве, тем не менее я очень жалею, ради вас же самих, что здесь нет подходящего места, где можно было бы написать фигуру, так как, прежде чем уехать из Флоренции, я охотно cдeлaл бы пробу тут же рядом с одной из этих фресок с тем, чтобы вы, сравнив, могли увидеть, действительно ли никто из наших современников не может с ним поравняться».