Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих

Вазари Джорджо

Возвратившись, однако, к самой работе, Вазари приехал в Болонью, и не прошло и месяца, как он, рисуя, а Кристофано и Баттиста набрасывая красками, закончили наброски всех трех образов, к сугубой славе Кристофано, проявившего себя в этом с наилучшей стороны. Покончив с набросками образов, они принялись за фриз, который хоть и был целиком поручен одному Кристофано, но выполнен был им вместе с приехавшим из Камальдоли в Болонью двоюродным братом Вазари Стефано Вельтрони, набросавшим красками образ со Снятием со креста. И вдвоем они выполнили работу эту так отменно, что вышла она у них чудесно.

Особенно хорошо получились у Кристофано гротески, так что лучшего и не увидишь; однако из-за некоторой незаконченности полного совершенства в них не было. Стефано же, наоборот, в некоторой степени не хватало тонкости и грации, а так как одним мазком он не умел расставить вещи по своим местам, то, будучи весьма прилежным, хотя это и стоило ему больших трудов, в конце концов придавал своим гротескам большую законченность и тонкость.

Так они работали над этим фризом, соревнуясь друг с другом, и вложили в него столько стараний, что Кристофано научился у Стефано отделке, а Стефано у него научился большой смелости и мастеровитости. После этого они приступили к пышным гирляндам, обрамлявшим связками окна, причем Вазари закончил одну из них собственноручно, списывая с натуры живую зелень, а затем приказал Кристофано и Стефано подобным же образом закончить все остальное, поручив одну сторону окна одному, а другую – другому, обещав тому, кто лучше выполнит работу, пару красных чулок. Так началось их дружественное соревнование ради чести и пользы дела в изображении вещей от самых крупных до самых мелких, вроде зерен пшена или проса, пучков укропа и тому подобного, и гирлянды получились настолько прекрасными, что оба получили по паре красных чулок в награду от Вазари, которому пришлось порядочно потрудиться, чтобы уговорить Кристофано самостоятельно сделать часть рисунков для истории на будущем фризе, но тот на это так и не согласился, поэтому, пока Вазари делал их сам, написал на двух образах постройки с грацией и в хорошей манере и с таким совершенством, что и опытный мастер, даже имея перед глазами картоны, не сделал бы так, как сделал Кристофано; и поистине еще не было на свете живописца, который сам и без подготовительной работы сумел бы сделать то, что удавалось ему.

В то время, когда он закончил постройки на обоих образах, а Вазари заканчивал для названного фриза двадцать историй из Апокалипсиса, Кристофано на истории с изображением св. Георгия (голова которого – портрет папы Климента VII), совершающего трапезу с двенадцатью нищими, весьма естественно и живо написал весь накрытый стол.

После чего Вазари приступил к третьей истории, в то время как Стефано клал золото на обрамление первых двух, и устроили для этого подмостья на двух деревянных козлах. И в то время как Вазари с одного конца работал над тремя ангелами, явившимися в сиянии Аврааму в долине Мамврийской, Кристофано на другом конце писал какие-то постройки. Он всегда громоздил всякие скамейки, подставки, а то и перевернутые горшки и кастрюли, на которые взлезал, а так как был он человеком рассеянным, то и приключилось однажды, когда он хотел отойти, чтобы взглянуть на написанное, что он оступился, опрокинул скамейку, загремел с высоты шести локтей и расшибся так, что пришлось ему отворять кровь и по-настоящему его лечить, а то бы он, пожалуй, и умер. Еще хуже того стало ночью, когда размотались у него на руке, из которой спускали кровь, бинты (уж такой беспечный был он человек). Опасность была такова, что, если бы не заметил этого Стефано, который спал вместе с ним, отправился бы он на тот свет, к тому же в постель натекла целая лужа крови, а Стефано выбился из сил, когда приводил его в чувства. И вот Вазари, заботившийся о нем чрезвычайно, как о родном брате, приложил все старания, дабы поставить его на ноги, в чем, по правде говоря, он и нуждался, а выздоровел он только тогда, когда все работы были закончены.

Поэтому пришлось Кристофано воротиться в Сан Джустино, где он покончил с теми комнатами упоминавшегося аббата, которые еще были незаконченными, после чего он целиком написал образ в Читта ди Кастелло, который ранее был заказан его другу-приятелю Баттисте, а также фреской полутондо с тремя фигурами над боковыми дверями Сан Фьоридо. После этого Джорджо при посредстве мессера Пьетро Аретино был приглашен в Венецию, дабы придумать и устроить для дворян и синьоров сообщества Кальца убранство великолепнейшего и пышнейшего празднества и постановку комедии, сочиненной названным мессером Пьетро Аретино для названных синьоров. А так как одному со всей этой работой ему было не справиться, он вызвал вышеупомянутых Кристофано и Баттисту Кунджи, которые и прибыли в конце концов в Венецию, после того как морская буря занесла их в Скьявонию. Там они обнаружили, что Вазари не только приехал раньше их, но и все уже нарисовал, а им оставалось лишь приступить к живописи. Названные же синьоры сообщества Кальца приобрели на конце Канарейо большой недостроенный дом, в котором были только наружные стены да крыша; и в помещении длиной семьдесят локтей и шириной шестнадцать по указанию Джорджо были устроены два ряда деревянных ступеней, где должны были сидеть дамы, стены же с обеих сторон он разделил на четыре квадрата со сторонами в десять локтей каждый, с нишами между ними шириной в четыре локтя каждая, внутри которых были фигуры; а по обе стороны каждой ниши были две рельефные гермы высотой в десять локтей. Таким образом, с каждой стороны было по пять ниш и по десять герм, а во всем помещении всего десять ниш, двадцать герм и восемь квадратов для историй.

В первом из этих квадратов по правую руку возле сцены, как и все остальное, светотенью была изображена Венеция в виде прекраснейшей Адриатики, сидящей на скале в море с коралловой ветвью в руке, в окружении Нептуна, Фетиды, Протея, Нерея, Главка, Палемона и других морских

божеств и нимф, подносящих драгоценности, золото и жемчуг и другие морские богатства; помимо этого, были там и амуры, стреляющие из лука, другие же, летающие по воздуху, сыпали цветами, а в остальном фон картины был весь заполнен красивейшими пальмами.

На второй картине были изображены реки Драва и Сава в виде обнаженных женщин с сосудами в руках. На третьей была изображена река По в виде дородного толстяка с семью сыновьями, изображающими семь рукавов реки, впадающих в море, каждый из которых можно принять за главный. На четвертой была изображена Брента с другими фриульскими реками. На другой стене, насупротив Адриатики, был остров Кандия с Зевсом, которого в окружении многочисленных нимф кормит коза. А рядом, то есть насупротив Дравы, была река Тальяменто и горы Кадоро, а под ними, насупротив По, озеро Бенако и река Минчо, впадающая в По. А возле них и насупротив Бренты были Адидже и Тесино, впадающие в море. Картины на правой стороне чередовались с изображением следующих добродетелей, стоявших в нишах: Щедрость, Согласие, Жалость, Мир и Набожность, а напротив, на другой стене, были Сила, Гражданское благоразумие, Справедливость, Победа над поверженной Войной и, наконец, Любовь.

А выше проходили карниз, архитрав и фриз с отверстиями и стеклянными шарами с кипяченой водой, за которыми стояли светильники, освещавшие все помещение.

Потолок же был разделен на четыре прямоугольника со сторонами в десять и восемь локтей и шириной, равной нишам, то есть в четыре локтя был фриз, обходивший кругом под карнизом, а против ниш, в середине каждого простенка, было по квадрату со стороной в три локтя, и всех этих квадратов было двадцать три, а над сценой был двойной квадрат, двадцать четвертый; в этих квадратах были изображены Оры, а именно: двенадцать ночных и двенадцать дневных часов.

На первой из больших десятилоктевых картин, той, что над сценой, было изображено Время, отсылающее Оры по их местам, а также бог ветров Эол, Юнона и Ирида. А на второй картине при входе в двери была Аврора на своей колеснице, влекомой несколькими петухами; уйдя из объятий Тифона, она рассыпает розы. На третьей была колесница Солнца, а на четвертой – колесница Ночи, влекомая совами; на голове у Ночи Луна, перед ней порхают нетопыри, а кругом потемки. Почти все в этих картинах написал Кристофано и показал себя столь отменно, что всех привел в восхищение и в особенности колесницей Ночи, где он написал маслом то, что, казалось, изобразить было невозможно. Подобным же образом и на картине с Адриатикой он изобразил морских чудовищ так красиво и разнообразно, что все видевшие были поражены, как это он мог с этим справиться. В общем, во всей этой работе он проявил себя сверх всякого вероятия стоящим и весьма опытным живописцем и в особенности в гротесках и листве.

Покончив с убранством для празднества, Вазари и Кристофано остались в Венеции еще на несколько месяцев, в течение которых они расписали великолепному мессеру Джованни Корнаро потолок, то есть плафон, одного из покоев девятью большими картинами маслом. Микеле Санмикели, веронский архитектор, просил Вазари еще задержаться в Венеции, и тот, быть может, и согласился бы остаться там еще на несколько лет, но Кристофано отговаривал его от этого, твердя беспрерывно, что оставаться в Венеции не стоит, ибо там в рисунке не смыслят и местные живописцы им не пользуются, к тому же по вине живописцев там искусством вообще не умеют как следует заниматься, и что лучше воротиться в Рим, истинную школу благородных искусств, где талант ценится значительно выше, чем в Венеции. А так как, независимо от уговоров Кристофано, Вазари и самому не очень хотелось там оставаться, они уехали оттуда вместе.

Но так как Кристофано в Флорентийском государстве все еще считался мятежником и не мог последовать за Вазари, он вернулся в Сан Джустино, где пробыл недолго, непрерывно что-то делая для упоминавшегося аббата, пока не отправился в Перуджу, когда, впервые после войны с перуджинцами, туда прибыл папа Павел III. Там в убранстве по случаю прибытия его святейшества он проявил себя в разных вещах отменно и в особенности в украшении так называемых ворот брата Риньери, где Кристофано изобразил по желанию монсеньора делла Барба, в то время тамошнего губернатора, двух больших Зевсов, одного гневного, а другого умиротворенного. Фи гуры прекраснейшие;с другой же стороныон изобразилАтласа с земным шаром на спине, среди двух женщин: у одной в руке меч, у другой же весы. И работы эти, а также и многие другие, выполненные Кристофано для этих празднеств, были причиной тому, что, когда тот же папа начал строить в Перудже цитадель, мессер Тиберио Криспо, тогдашний губернатор и начальник крепости, пожелал, чтобы в росписях многочисленных помещений, кроме уже там работавшего живописца Латтанцио из Марко, принимал участие и Кристофано. После чего Кристофано не только помогал названному Латтанцио, но почти все лучшее в помещениях крепости расписал собственноручно, а работали там также Раффаэлло из Колле и Адоне Дони из Ассизи, живописец весьма опытный и стоящий, сделавший много и у себя на родине, и в других местностях. Работал там и кортонский живописец Томмазо дель Папачелло. Однако лучшим и заслуживающим наибольших похвал был среди них Кристофано, потому, заслужив себе, благодаря Латтанцио, благорасположение названного Криспо, он после этого постоянно получал от него много заказов.