Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира

де Кок Анри

– Если ты не находишь в моих чертах того, что нужно для твоего мрамора, говорила она ему, – то мне совершенно бесполезно сидеть здесь.

Однажды утром, Пракситель, уже два дня не видавший Фрины, прогуливался в своем саду, преследуя свою неотвязную мечту, отыскивая это неизвестное, которого не доставало статуе, когда серебристый смех, вылетевший из группы миртов и роз, привлек его внимание. Он тихо приблизился. Под ароматной сенью, лежа на траве, спала его молодая невольница Крамина, которую он купил с месяц назад за чистоту ее форм, но поэтому

же он стал любовником Фрины; красота Крамины была уже не нужна ему более. Молоденькая девушка смеялась во сне, без сомнения убаюкиваема счастливыми грезами, быть может видя во сне какое-нибудь дорогое и любимое существо, оставшееся на родине. Как бы то ни было, Пракситель был восхищен при виде этого лица, прекрасного уже и без того и сделавшегося еще прекраснее вследствие отражения на нем радости.

– Клянусь богами! – вскричал он;– на этих пунцовых устах я отыскал улыбку моей Венеры.

И увлеченный непреодолимым порывом он поцеловал Крамину, и она проснулась. Она встала покрасневшая и застыдившаяся. Но господин – всегда господин, к тому же он был прекрасен. Пропавшая было улыбка снова появилась на губках девушки.

В тот же вечер, после сеанса, на котором невольница с успехом заменяла куртизанку, Пракситель, отправился к Фрине, чтоб сказать ей:

– Не сердись. Я нашел.

Фрина последовала за своим любовником; она вместе с ним вошла в мастерскую, где возвышалась блещущая Венера.

– Ну, что ты скажешь? – спросил Пракситель.

Фрина была очень бледна.

– Я говорю, – возразила она,– что это лицо мое, но не мое на нем выражение. Где ты взял эту улыбку, Пракситель?

– К чему тебе знать?

– Я желаю.

– Я взял ее у одной из моих невольниц.

– Позови ее.

Пракситель позвал Крамину; прекрасная невольница явилась. Она остановилась в нескольких шагах от любовницы своего господина, в скромной и почтительной позе.

Но женщины при известных обстоятельствах имеют удивительный такт. Пускай Крамина стала в позе невольницы, Фрина по ее глазам, опущенные ресницы которых плохо скрывали пламя, узнала в ней свою соперницу,– она узнала это по закрытым, но трепещущим губам.

– На самом деле, эта девушка должна лучше меня улыбаться, когда ей говорят: «я тебя люблю!» – проговорила она.– И это понятно… Непривычка слышать!.. Мой привет Праксителю! Ты хорошо сделал, что решился отыскать в навозе жемчужину!

И так как ваятель хотел протестовать, она продолжала, не дав ему проговорить ни слова:

– Неужели ты думаешь, что я могу ошибиться? От этой девчонки пахнет поцелуями… Ты был прав, возвысив ее до себя, потому что это было тебе полезно… Но я не унижусь до того, чтоб принимать последки после невольницы. Прощай!

И она удалилась, чтоб никогда не возвращаться.

* * *

Фрина приближалась к тридцатилетнему возрасту; она была во всем блеске красоты, на вершине богатства и, мы могли бы сказать, на вершине своего могущества, ибо греки

смотрели на нее как на свою царицу, и где бы она ни показывалась, все головы склонялись перед нею.

Богатая, обожаемая, осыпаемая лестью, все еще молодая, всё еще прекрасная, Фрина должна бы быть счастлива. Нет, в глубине души она питала мрачную скорбь. В Афинах был один человек, который не занимался ею. Этого человека звали Ксенократом. Он был философом.

Родившись в Халкедоне, Ксенократ сделался учеником Платона, который почтил его своим уважением и дружбой; он сопровождал его в Сицилии, и когда тиран Дионисий с угрозой сказал Платону, что ему «срубят голову», – Ксенократ ответил ему: «Сначала нужно отрубить мою!..»

Ксенократ гнушался развратом, против которого он гремел без устали. Он пил только воду, не играл ни в какую игру, носил грубую одежду и отворачивался при встрече с женщиной.

Таков был тот, презрение которого приводило в отчаяние Фрину, – то была прихоть. Насытившись глупцами, она желала мудреца.

На Ксенократ был последователен в своих убеждениях. Он жил один, говоря что человеку достаточно и самого себя, в маленькой избушке в отдаленном квартал города.

Однажды вечером, во время грозы, в двери к нему постучалась женщина и попросила гостеприимства. Эта женщина дрожала от холода, насквозь промоченная дождем.

– Войди, – сказал Ксенократ.

И чтоб согреть ее, он зажег огонь.

– Ты добр, – сказала женщина;– благодарю тебя.

– Благодарить меня не за что; ты страдала,– я тебя принял. Тоже самое я сделал бы для собаки.

Фрина, ибо то было она, улыбнулась этому более чем грубому ответу. Однако она сняла покрывало, которым была обернута . голова и явилась своему хозяину во всем блеске красоты,.

Он даже не взглянул на нее.

Прошел час, прошло два; Ксенократ читал при свете лампы, Фрина продолжала греть ноги и руки у очага.

Наконец, закрыв книгу, философ, сказал:

– Приближается ночь; тебе пора удалиться.

– Удалиться? – ответила она.– Ты шутишь! Не ты ли сейчас сказал, что то, что ты сделал для меня, ты сделал бы для собаки. Разве ты не слышишь как стучит дождь в стены твоей хижины. В такую погоду ты не выгнал бы на улицу и собаки, зачем же гонишь меня? Я остаюсь. Если тебе хочется спать, ложись; я тебя не стесняю.

– О! я тоже не стану стесняться.

Философ улегся на своей постели.

– Я не люблю красивых женщин! – заметил он.

– Каких же ты любишь? дурных?

– Ни тех и ни других.

– Ба! Твоя добродетель– ложь! Поспорим на этот золотой браслет против этого тома сочинений твоего учителя. О чем говорится в этой книге? О Гиппие или рассуждение о красоте… Да разве Платон смыслил что-нибудь в красоте, когда он никогда не видывал меня!.. Поспорим, что если я захочу, ты меня полюбишь?…

Ксенократ, приподнявшись на постели, смотрел на куртизанку.

– Ты Фрина! – вскричал он.

– Да.