Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира

де Кок Анри

– В полу быть может есть трап?

– Может быть.

– Они спрятаны под этим полом?

– Мы не говорим «нет».

В назначенную минуту,– как в наших волшебных пьесах дьяволы, на сцене появились двести гладиаторов и между ними оба всадника, все одетые в приличные случаю костюмы в indicula или тунику без рукавов, стянутую поясом; с головами покрытыми шлемами; с мечами в правой руке, на которой были надеты стальные перчатки.

Они разделились на пары и один из них – Друз Петра, младший из братьев, обращаясь к императорской

ставке проговорил от лица всех:

– Цезарь, привет тебе от тех, которые должны умереть.

Цезарь поклонился.

Битва началась. Жестокая битва без жалости и пощады. А между тем эти люди не имели никакой ненависти друг к другу. Они убивали вследствие приказания. Но самолюбие, за отсутствием справедливого гнева, оживляя их, заставляло их защищаться и убивать возможно большее число противников.

Битва продолжалась уже около получаса; треть сражавшихся валялось на полу, истекая кровью. Император веселился. Однако нечто отравляло эту его радость. Роза имела шипы. До настоящей минуты братья Петра, помогая друг другу, с невероятной ловкостью, оставались живы и здоровы.

– Ах! неужели не убьют их! – ворчал он.

Как будто в ответ на великодушное желание повелителя, братья убили еще двух противников.

– Это постыдно! – вскричал император.– Гладиаторы, люди, которых обязанность состоит в том, чтобы убивать, позволяют побеждать себя простым любителям.

– Вы хотите, чтоб они тотчас же умерли? – спросила Мессалина, наклоняясь к своему супругу.

– Да, да! – ответил он, не подумав, иначе он признал бы невозможным исполнение своего желания. Всадники должны бы были пасть, но только тогда, когда утомились бы битвой.

– Приказание Вашего Величества будет исполнено, – сказала Мессалина.

В левой руке у ней был красный шелковый платок. Три раза она махнула этим платном. То был сигнал начальнику цирка.

Раздался свисток, и опять-таки, словно по волшебству, в одну минуту, пол, на котором сражались гладиаторы, раскрылся, и живые и мертвые, победители и побежденные провалились в бездну, из которой, как из кратера, вылетало пламя и дым.

Крик восторга двадцати тысяч зрителей, мужчин, женщин и детей приветствовал это столь же неожиданное, сколь быстрое, исчезновение.

Народ чудовищ, ты был достоин чудовищ-правителей!

– Ну что же? – сказали Мессалина и Нарцисс Клавдию, который от изумления сидел с раскрытым ртом и блуждающими глазами. – Довольны ли вы теперь? Хорошо?

– Очень хорошо, – ответил император. – Но, – прибавил он со вздохом, – Очень скоро кончилось.

Из кожи несчастных, отданных по инсинуациям императора палачам и диким зверям, Мессалина сделала себе носилки.

Ей; расточительность не знала границ. В ее апартаментах попирали ногами пурпур. Она ела только на золоте, оставляя серебро Клавдию. В ее спальне, на бронзовом треножнике постоянно курились самые драгоценные ароматы, за громадные издержки доставляемые из Аравии и Абиссинии.

В этой то комнате, в обществе самых красивых женщин и юношей Рима по крайней мере раз в неделю происходили празднества в честь Венеры.

Мессалина.

Художник Крёйер Педер Северин. 1881 г.

Не трудно догадаться, что происходило на этих ночных оргиях: они скандализировали всю империю. Но Мессалина мало заботилась об общественном мнении, и еще менее об оппозиции, встречаемой ею со стороны тех, которых она призывала на эти празднества.

Кто бы она ни была: мать ли самого честного семейства, невинная ли девушка, женщина ли, девственница– она должна была повиноваться приказанию присутствовать во дворце Августы на ночной оргии.

На одной из площадей Рима возвышалась колонна, называвшаяся Лакторией, у подножия которой оставляли найдёнышей.

Однажды Мессалине пришла фантазия отправиться к этой колонне. Когда она сходила с носилок, то заметила молодую женщину, выразительная и приятная физиономия которой поразила ее. На руках у этой женщины был ребенок, которого она подняла с каменных ступеней статуи. Ее сопровождал молодой человек с мужественными и суровыми чертами лица.

– Кто ты? – спросила Мессалина, касаясь своим длинным ногтем, который она отпускала по обычаю знатных римских женщин, руки молодой женщины.

Ей отвечал провожатый:

– Меня зовут Андроником, – сказал он. – Та, который ты говоришь, Августа,– Сильвула, моя жена.

– Разве у вас нет детей, что вы отыскиваете их здесь.

– У нас есть один ребенок, – возразила Сильвула;– но в его колыбели есть пустое место, и Бог повелел заботиться счастливым матерям о тех, которые плачут.

Мессалина молчала несколько минут, бросая свой злобный взгляд на молодую чету, и потом проговорила:

– Ну, Андроник и Сильвула, вы мне нравитесь. Сегодня вечером вы оба явитесь в мой дворец на праздник Венеры.

Андроник и Сильвула отрицательно покачали головой.

Мессалина нахмурила брови.

– Что это значит? – заметила она.– Вы отказываетесь.

– Есть один только Бог, - сказал Андроник,– и этот Бог не дозволяет распутства…

– А! а! – воскликнула императрица. – Так вы – жиды! Причиной более! Меня займет ваше посвящение матери Приапа и Гермафродиты.– Затем обратившись к двум сопровождавшим ее ликторам, прибавила: – Руфус и Галл, я приказываю вам привести ко мне завтра этого мужчину и женщину.

Андроник и Сильвула переменялись горестными взглядами и первый, склонив голову, сказал:

– Бесполезно тревожить твоих служителей, Августа. Ты требуешь, мы явимся во дворец.

И на другой день, действительно, Андроник и Сильвула явились к Мессалине в тот час, когда начиналось празднование в честь Венеры.

Но когда, после их приветствия императрице, их готовились увенчать розами и подали им чашу с питьем, которое предназначалось для возлияний богине:

– Есть один только Бог! – громким голосом произнес Андроник, отталкивая чаши и венки. – И этот Бог повелевает его служителям скорее умереть, чем оскорбить его.