Жнец и его тень
Шрифт:
Вроде бы не сделал ничего, громких речей не сказал, а будто правда стало легче — всегда Велеслав слова находил, чтобы поддержать слабеющий дух.
К вечеру он, неся извечную службу, в светлицу пришёл — ветра усмирить. Как взъелись они на княжича — ни дня покоя не давали, покуда Велеслав их прочь не отсылал, не смели силы природы перечить слову чародея. Хорошо, когда такой наставник рядом — иначе мог вовсе без сна остаться. Батюшке-то никакого дела нет.
Но посреди ночи ветра завыли вновь — не как всегда, а гулко, протяжно — о чём-то предупредить
Слуги мимо носились с баграми и вёдрами, его увидали — заголосили:
— Беги, князь, беги!
Князь? Князь?! Сердце будто сжало ледяным обручем. Увещеваний не слыша, побежал он навстречу пламени, к батюшкиным покоям. Стена огня огрызнулась, хлестнула по лицу нестерпимым жаром.
— Отец! Отец!!!
Как же это? Вот только днём он рядом стоял, а теперь — всё, сгинул? И нет больше надежды, что однажды от души похвалит, гордость за сына в глазах не засветится. А горше всего, что в ссоре расстались. Так ведь и уйдёт к богам с тяжелым сердцем!
Кто-то обнял за плечи, прочь оттащить попытался. В былые годы эти руки казалась крепче камня, но сегодня боль придала княжичу сил. Вырвался, сделал шаг к пламени. Велеслав его за запястье ухватил, дёрнул со всей мочи. Не удержался княжич на ногах, на грудь наставника упал, вцепился в рубаху:
— Ты же чародей! Потуши его, потуши!
— Воздухом я повелеваю, над огнём нет у меня власти, — с мрачной обречённостью наставник покачал головой. Провёл ладонью по спине, словно боль с ним разделял. — Держись, мой милый князь. Ты должен быть сильным.
Услышать этого «князя» от него было горше, чем от любого другого. Если Велеслав так говорит — всё, нет обратной дороги. Слёзы на ткань потекли без всякой меры — пусть их текут, здесь, в надёжных объятиях, никто тех слёз не увидит.
В курган заносили накрепко заколоченный гроб — князь должен быть великим даже в своей смерти, а какое величие в обгорелом остове?
Новый владыка Старохронска стоял на холме чуть поодаль, ветер трепал его тёмный багровый плащ, а золотой венец сдавливает виски нестерпимым грузом. Всё бремя власти, к которому он готовился — но всё равно оказался не готов, свалилось на плечи единым мигом.
«Князь умер. Да здравствует князь!»
Кто-то из бояр — в тот момент он даже не запомнил его лица, произнеся роковые слова, опустил злосчастный венец на голову, когда в соседней башне ещё разгребали пепелище. Всё правильно — у города всегда должен быть князь. Только от этого ничуть не легче.
Одно лишь присутствие Велеслава придавало сил. В чёрной робе, покрой слегка ромейский напоминает, все эти дни он неизменно был у молодого князя за левым плечом. Слуги новым обликом наставника остались недовольны, судачили, что теперь на жнеца душ стал похож, пуще того — а не он ли, колдун окаянный, смерть в княжескую семью пригласил, когда и до последнего из рода доберётся?
Ничего-то холопы дурные не понимают! Траур по батюшке выражает, как ещё это можно трактовать? Однажды
Да вот только некогда больше учиться — время уроков прошло, жизнь в настоящий бой бросила. Едва тризну справили, заявились на следующий день кто из крепости, кто из посада — каждому до князя дело есть. Отец этот обычай завёл — чтобы в народе недовольство не копилось, в назначенный день каждый мог прийти, своими горестями поделиться.
Молодой князь, завидев толпу в окно, заметался по светлице, как раненый зверь. Догадывался ведь, что не посмотрят на года и опыт — мудрости будут ждать, как от законного владыки.
— Что с тобой, мой милый князь? — ласковый голос застал врасплох, заставил замереть на месте.
Он посмотрел на наставника и ответил, ничего не тая:
— Я боюсь, что не справлюсь.
— Не стоит. Я буду рядом.
От него исходило такое спокойствие, какое ждёшь от статуй, высеченных в камне. И будто бы княжеская ноша враз легче стала. Позволил князь на себя плащ накинуть, голову золотом увенчать — вместе ведь ничего не страшно.
В тронном зале яблоку негде упасть от просителей. Стоило только на трон опуститься — так и загалдели разом, что толкуют — не рапознать.
— Скажи им, чтобы по очереди говорили, — шепнул Велеслав на ухо. — И вон тому бородатому вели докладывать первым.
— Тихо!
Робко прозвучало, несолидно. Но люди на первый раз простили оплошность — впрямь замолчали.
— Вот ты сказывай.
Мужик, в яркой рубахе, из зажиточных, поясно поклонился и начал на кого-то бочку катить, мол обманул, не выполнил… Закончил свою речь подобострастным:
— И как нам поступить, княже, повелишь?
Князь тревожно оглянулся на Велеслава — вот что говорить, когда он почитай всё прослушал, другие мысли в голове вертелись. Об отце, о пожаре, о престоле… Наставник и ухом не повёл, степенно ответил:
— Три пуда ржи…
И давай шпарить, как по писаному. Ловко и разумно получается, коли не прислушиваться, а прислушаться никаких сил душевных нет.
— Верно я говорю, мой князь?
Просить повторить — только опозориться перед челядью, да и толку от того не будет. Князь украдкой на просителя посмотрел — лицо вроде посветлело, доволен предложением.
— Быть посему, — важно кинул, в который раз Велеславу доверился.
Одного, другого так выслушал… а вроде и не сложно быть князем! Знай сиди себе и со всем с умным видом соглашайся. Только бы не зевнуть ненароком! Но уж это сумел, выдержал.
При всех Велеслав ничего ему не сказал — княжьим гласом искусно притворялся. Лишь вечером, когда пришёл ветра утихомирить — хоть он и в другие покои перебрался, а будто преследовали проклятые! — молвил с искренней гордостью:
— Держался ты великолепно, милый князь. Как истинный сын своего отца.