Жнец крови и пепла
Шрифт:
— Рубашка? Нет, это так… от Гейба осталась пара-тройка пижонских шмоток. — Она передернула плечами; настроение мгновенно скакнуло вниз. — Руки не дошли выбросить, теперь вот… приспособила. А что? Тряпка она тряпка и есть… лишь бы гвоздикой не воняло, — пробормотала Киара, понимая, что всё это уж больно смахивает на оправдания. И было бы ещё, перед кем оправдываться!
Марка её слова тоже не очень обрадовали, хотя причин этому Киара не видела. Не ревнует же он, право слово?
Но он ревновал, и это было заметно невооруженным глазом, невзирая на его слова:
— И то верно.
— Так зачем приходил-то?
Своевременный
«Ты бы ещё через пару часиков спросила. У Бусика, например».
Эйнтхартен поднял голову и некоторое время смотрел на неё, раздумывая, что сказать. Хотя, как на взгляд Киары, ничего сложного в её вопросе не было.
— Извиниться хотел. За то, что наговорил у Дальгора, — наконец, неохотно отозвался он. А потом вдруг улыбнулся, совсем как там, у реки: — Ну и, видимо, чтобы согреть тебя. Если что, я не прочь повторить.
— А я что-то как-то против. — Киара поежилась. Пусть кровообращение и восстановилось, но не покидало ощущение подавленности и какой-то странной гадливости — словно близится неприятность, в которую ни за что не захочешь вляпаться. — Котика погрей, — предложила она, стараясь удержать на лице и в голосе ехидное веселье.
Каждой своей шерстинкой демонстрируя глубочайшее презрение к дерзкому собачнику, что посмел вторгнуться в исконно кошачьи владения, господин Энобус неторопливо потянулся, махнул на прощание своим роскошным хвостом и с оскорбленно-величественным видом прошествовал на кухню. Видимо, отправился заедать горечь хозяйской измены и злодейски точить когти в неположенных местах.
— Сдается мне, твой кот от меня не в восторге, — усмехнулся Маркус и поднялся с постели, попутно поправляя одежду.
— Мой кот не бывает в восторге, — пожала плечами Киара, тоже поднявшись. — Ну, разве что от говяжьей вырезки. О, раз уж ты всё равно здесь, надо бы отдать…
Расхаживать по комнате под пристальным взглядом Эйнтхартена было немного неловко. Не то чтобы Киару смущал её вид… ну да, смущал. Но скорее потому, что сама ситуация предполагала нечто вроде: «я вся такая томная, прекрасная и в развратном пеньюаре», а в реальности получилось помятое нечто, обряженное в рубашку бывшего парня, со спутанным колтуном на башке и четкими следами подушки на физиономии.
(Да, смотреться в зеркало явно не стоило. Пусть и очень хотелось.)
«Пожалуй, роковая соблазнительница из меня как-то не очень, — меланхолично подумала Киара, раскапывая третий по счету ящичек комода — в нём хранились мелкие артефакты, а также россыпь драгоценных камней и небольшие бруски алхимических металлов — на случай, если понадобится сделать простенький амулет. — Срочно надо пополнить стратегические запасы развратных пеньюаров… Боги и богини, да куда подевалась эта штуковина? А, вот!»
— Амулет, — пояснила Киара, подойдя к Марку: тот всё это время так и наблюдал за её метаниями по тесной комнатушке. — Я бы потом опять забыла. Бездна, и что толку быть высокой, когда вокруг тебя одни дылды?.. — посетовала она, приподнимаясь на носочках, чтобы удобнее было застегнуть тонкую цепочку на шее у боевика. — Вот. У госпожи Линдтерн артефакты надежные, осечек не дают. Но это не значит, что тебе можно ходить на доппельгангера! Нельзя! Иди почитай про нежить девятого уровня, неуч!
«Пора бы уже убрать руки», — запоздало подумала Киара, когда поняла что
— Мне стоит поискать сеновал, раз уж обещался? — наконец, проговорил он. Вроде бы даже с сарказмом и нахальной усмешкой, но от такого взгляда впору было заняться пламенем и превратиться в горстку углей.
Грелочка, чтоб его.
— Поздно ты спохватился, — в тон ему откликнулась Киара, ладонью поглаживая его шею. Под пальцами заполошно колотился пульс, эхом отдаваясь внутри неё; чужая кожа обжигала, что было странно и… знакомо. — Марк, ты?..
Договорить не удалось — чужие губы, горячие и жадные, напрочь вышибли из головы сформировавшуюся было мысль. (Да и все прочие мысли тоже.) Марк крепче прижал её к себе, тут же нагло облапывая и проникая ладонями под рубашку. А потом и вовсе подхватил под ягодицы, приподнимая, чтобы в следующий миг уронить на так удобно расположенную за её спиной кровать. Целоваться с Эйнтхартеном оказалось настолько хорошо, что Киара чуть не застонала в его губы в первый же миг.
Он помог стащить с себя одежду и неловко выпутался из штанов; отстранился ненадолго, чтобы полюбоваться ею. По крайней мере, Киаре хотелось чтобы это было так — его взгляд, внимательный и темный, распалял не хуже рук, скользящих по телу, и языка, вырисовавающего узоры вслед за теми, что уже были нанесены на её плечах и ключицах. Прежде чем застонать и запрокинуть голову от прикосновения горячих губ к своей груди, она успела заметить как рассыпалась во вспышке яркого пламени рубашка Гейба.
«Туда ей и дорога», — мелькнула мысль и пропала, вытесненная нарастающим желанием, что распространялось по телу словно пожар в лесу — жарко и неотвратимо.
Внизу живота тянуло, отчего невольно вспоминались приторные бредни о пресловутых бабочках, так часто вспоминаемых в бульварных романчиках. Прикосновения чужих рук, языка, тела осязались всей кожей так чувствительно, как если бы Киару напоили зельем. Несомненно, приворотным, ибо это ненормально — уж для девушки, в чьих жилах течет холодная кровь фейри, так точно, — сходить с ума от чужих поцелуев. Плавиться воском в горячих, обжигающих руках, чувствовать частое дыхание у шеи, ощущать на себе тяжесть чужого тела…
Марк оторвался от её губ лишь на секунду, вопросительно заглянув в глаза. Зачем— непонятно: нужно быть полным дураком, чтобы подумать, что вот сейчас ей взбредет в голову отказаться от всего этого. Киара обвила ногами торс, вынуждая прижаться ещё ближе, и нетерпеливо дернула бедрами, прежде чем коротко простонать: «Ну же…». И когда он наконец вошел в неё, резко и так… правильно, — всё, что Киара смогла, это впиться в его плечи острыми ногтями, желая оставить следы, чтобы помнил дольше.
Но, кажется, куда сильнее запомнит это она — то, как плавится всё внутри, а магия, обычно послушная, грозит вырваться наружу, определенно невозможно забыть. Как и жаркий поцелуй в шею; зубы, чуть сжимающие нежную кожу. Сердце забилось быстрее; внутри уже давно не было так мертвецки холодно, как прежде — Марк делился с ней своим теплом, гладил, ласкал, целовал так умопомрачительно, что оставалось только дышать сорвано и шептать его имя, когда стало совсем невыносимо хорошо…