Жнецы Страданий

Казакова Екатерина

– Хватит. – Девушка провела пальцами по ране, затворяя ее. – Ишь, возрадовалась. Давай сюда его.

И Ходящая, тотчас забыв и о блаженстве, и о своем безмерном удивлении, прижала к груди пищащий сверток и крикнула:

– Нет!

– Тише, дура, чего разоралась, – тотчас нависла над ней охотница. – Совсем очумела?

Последние ее слова потонули в скрипе тяжелой двери.

Кровососка затаилась, понимая, что накликала беду. От мокрых стен отразился ослепительный, выжигающий глаза свет, и узница зажмурилась, прикрывая собой

ребенка.

– Лесана? Ты чего как долго?

Охотница вскочила с топчана, и Ходящая не столько увидела, сколько поняла, что в ее темницу вошел кто-то третий. Мужчина.

Тамир застыл на пороге, с ужасом лицезрея открывшуюся картину: потная роженица, закрывающая собой дитя, кровь на досках, Лесана с вытянувшимся бледным лицом.

– Что у тебя тут творится? – спросил колдун, склоняясь к лежаку. – Она разродилась, что ли?

– Да. Погаси факел, ей же больно.

Парень хмыкнул, но огонь потушил. В узилище снова воцарился белесый полумрак. Кровососка выпрямилась, прижимая к груди ребенка. Не отдаст. Никому.

– Не забирайте… – Несчастная стала сползать с топчана на пол, на колени. – Не забирайте… Все одно ведь умрет, дозвольте оставить, пусть со мной, пусть тут… – бессвязно лопотала она.

Колдун брезгливо отпрянул. Баба была потная, ноги в крови, ребенок в мятом ветхом платке тоже казался каким-то вымазанным, сморщенным и уродливым.

– Почему умрет? – спросил выученик Донатоса, поворачиваясь к Лесане.

– Ему кровь нужна.

– Чья? – глупо спросил Тамир.

– Твоя.

Парень посмотрел на подругу как на дураковатую.

– Моя?

– Да. Мужская. Иначе помрет.

Послушник переводил взгляд с рыдающей матери на Лесану и обратно.

– Одурела? – только и спросил он.

Лесана молчала. Что сказать? Они мало что знали о кровососах. Их столь редко удавалось изловить, что даже для креффов эти Ходящие были тайной неведомой.

Тамир смотрел на плачущую у него в ногах молодую бабу, прижимающую к груди свой бесценный и такой безобразный для него пищащий кулек. И дикая смесь жалости и гадливости охватила колдуна. Он вспомнил негнущуюся походку Айлиши и ее слова про сына, про то, как плачет ребенок в ее разбитой голове.

Нежить говорит, что хочет, но что, если бы Айлиша – его Айлиша! – вот так же попала в стан к Ходящим и рыдала в ногах у вожака стаи, прижимая к груди их ребенка?

– Давай его сюда, – глухо сказал колдун, разрезая ладонь.

Лицо узницы невозможно было описать – оно превратилось в застывшую личину изумления и… благодарности.

Тамир крепко сжал кулак, наблюдая за тем, как струйка черной в свете колдовского сияния крови стекает в раскрытый рот младенца. Тот сразу затих, ловя губами рану, и присосался к жесткой мужской ладони, сладко и жадно причмокивая.

Несколько мгновений он ел, а потом закрыл глаза и задышал спокойно и ровно.

Колдун уже собрался было отвести руку, как к ней припала

узница, торопливо и благодарно целуя. Парень выхватил ладонь у кровопийцы и отступил на шаг.

– Довольно. Лесана, выходи.

– Нет.

– Что? – Он перевел на нее недоумевающий взгляд, надеясь, что ослышался.

– Нет. Ее надо вывести.

– Ты сдурела? – Парень постучал пальцем по лбу. – Она – кровосос. Ходящая. Выпустишь, пойдет жрать соседние деревни. Ты в уме? Или совсем рехнулась, роды приняв?

– Я. Ее. Выпущу. – Девушка мрачно уставилась на Тамира и заслонила пленницу собой.

– Только попробуй, – спокойно ответил колдун, понимая, что подруга окончательно повернулась умом от жалости.

– Я – ратоборец.

– Ну а я – колдун. Дернись только, упокою обоих. Выходи.

И Лесана, понимая, что он никогда ее не простит, ударила. Ударила так, как учил Клесх, вкладывая в кончики пальцев всю силу, позволяя ей устремиться с них прямым лучом. Лишь за миг ослабила удар, чтобы не убить, а только оглушить.

Тамир рухнул, как подрубленное дерево.

– Ну, чего вылупилась? Быстрей, дура! – рявкнула девушка, хватая узницу за плечо. – Бегом!

Она волокла ее коридорами, подталкивая на поворотах. Они бежали, оскальзываясь на гладких каменных полах, а уж как вылетели из низкой двери прямо в морозную ночь – пленница вовсе не поняла. Ей вообще казалось, будто она спит и видит дикий сон. Только когда мороз и яростный колючий ветер ударили в лицо, она уразумела, что происходящее не мерещится.

– Иди. Быстро. Если я тебя или этого выродка встречу еще хоть раз, убью обоих. Поняла? – спросила странная охотница и встряхнула Ходящую. – Поняла?

– Да! – Она вцепилась вдруг в руку человека и спросила о том, что мучило ее с первого мига их встречи: – Почему ты помогаешь мне? И как ты меня назвала?

– Зорянка. Потому что ты – моя сестра. А теперь – пошла вон!

И охотница толкнула ее в спину, выталкивая в объятия метели и ветра.

Прежде чем возвращаться в казематы, Лесана поднялась в мыльню и набрала полное ведро ледяной воды. Она собиралась привести в чувство Тамира, а уж потом идти с повинной к Дарену – признаваться в содеянном, чтобы за ее глупый поступок наказание не постигло ни в чем не повинного парня.

Однако когда она вернулась в каземат, там уже царил переполох. Трое старших послушников из ратоборцев осматривали темницу, а Тамира выхаживали двое целителей. Глаза у парня были мутные, но на Лесану он посмотрел… Ох, лучше бы и вовсе не смотрел. Выученица Клесха поняла – дружба их закончилась. Да и странно было бы, случись иначе.

А над гудящим роем голосов вдруг послышался скрипучий и командный окрик старика Рэма.

– Ты откуда здесь? – подскочил к девушке крефф.

Уже одно то обстоятельство, что старик двигался прытко и шустро, говорило о многом.