Жница в зное
Шрифт:
— Давно…
— Ага! Значит, что-либо такое бывало? — с острой живостью подхватила Виджайя.
Человек моргнул, повторил: — Давно… — после чего поведал: — Я служил не там, где теперь. И видел… мужчины и женщины ложились друг на друга.
Акеми заметила напряжённую усмешку на губах опекунши: та с минуту испытующе смотрела на слугу. Потом последовало:
— Сними с себя одежду, как ты снимаешь её в бане.
Человек разделся без тени волнения, точно и впрямь находился в бане, а не перед женщинами. Горящие в масле фитили щедро заливали светом комнату — Акеми впервые в жизни увидела
Виджайя приказала слуге приподнять пальцами фаллос и, указывая девушке на его кончик, поинтересовалась:
— Не правда ли, похоже на крошечный рукав, из которого вот-вот высунется кулачок?
У Акеми вырвалось: — Да! — Ей хотелось топнуть ногой, чтобы кулачок высунулся. Наставница велела человеку потрогать мошонку. Юница видела как бы маленькое вымя, поросшее редкими волосами, внутри имелось что-то округлое, твёрдое. Она знала: это яйца. О мужских принадлежностях она слышала от питомиц храма, которые передавали услышанное ещё от кого-то. Несомненно, они добавляли то, что им снилось или было рождено сладострастной игрой их воображения, — рассказы противоречили один другому в подробностях.
Виджайя спросила человека, не набухает ли иногда его орган. Слуга произнёс «нет» с неподдельной лёгкостью. Госпожа налила в пиалу вина:
— Баруз, если ты обманул нас, тебя ждёт кара. Не пей, чтобы она не стала страшнее и беспощаднее. Если же ты говоришь правду, то выпей.
Слуга взял пиалу обеими руками и с охотой осушил её. Госпожа поднялась с покрытой мягкими подушками скамьи и, к ошеломлению подопечной, начала раздеваться. Душа, ум девушки трепетали в состоянии дразнящей неразберихи: то, во что оно вылилось, было решимостью ожидания.
Виджайя стояла совершенно обнажённая. Тело красавицы, несмотря на некоторую полноту, сохраняло чёткость линий и стройность. От него веяло задорной силой, невольно представлялось, каким оно может быть ловким. Женщина приподнялась на цыпочки, покачала упругими бёдрами:
— Баруз, что ты чувствуешь?
Тот упал на колени и поцеловал пол у маленьких стопок с крашеными алыми ногтями.
— Смотри же на меня! — с капризной игривостью потребовала госпожа, поглаживая груди.
Баруз стоял на коленях, снизу глядя ей в лицо. Он был сама послушность. Фаллос по-прежнему висел подсохшим стручком перца. Виджайя повернулась задом и, упершись руками в скамью, уставила круто выпертый округлый зад в лицо слуге.
— Не вздумай тронуть… — сказала искушающе возбуждённо.
— Не вздумаю, нет! — произнёс он тоном клятвенного заверения и спрятал руки за спину; при этом взирал на крупные белые ягодицы с несказанным почтением.
Красавица рассмеялась отрывистым смехом, звенящим, как медь. Выпрямив стан, скучающе вздохнула. Велев Барузу попрыгать на месте и побегать по комнате, предложила Акеми понаблюдать, как забавно болтаются фаллос и мошонка. Девушка развлеклась, её волнение окрасил смешной оттенок. Тут она услышала:
— Ты не забыла, что в
Могла ли Акеми ответить согласием, не представ безрассудной или порочной? Наставница проговорила с проникновенной добротой:
— Если тебе что-то мешает, то только леность. Лень извечно препятствует познанию, прячась в чужую оболочку и выдавая себя за что-либо благопристойное. Не ленись же и сделай, как я.
— Вы хотите от меня непосильного, — жалобно прошептала Акеми и повторила это с отчаянием.
— Жажда знания не даст тебе покоя, — сказала Виджайя убеждающе-ласково. — Нос, чьи ноздри не дрогнули, когда к нему поднесли розу… Ты не перестанешь помнить о нём и думать: а что будет, если поднести лилию? Так сделай это сейчас, чтобы не делать потом тайно от меня.
Взгляд Акеми, беспомощный и виноватый, влажно блестел. Вероятно, вино помогло тому порыву смелости, в каком юница совлекла с себя всё до нитки. Стыд наготы заставил её замереть с прижатыми к глазам ладонями. Точёная длинноногая фигурка выглядела мило наивной, и вместе с тем в прелести форм сквозило словно бы некое страстное своеволие. Виджайя окликнула слугу:
— Баруз, ты смотришь на свою хозяйку и не сходишь с ума от любви к ней?
На этот раз он поцеловал пол у ножек Акеми. Вид фаллоса нисколько не изменился. Когда слуга поднялся, орган, качнувшись, повис, как висел прежде. Виджайя указательным пальцем коснулась стручка, потом, помяв рукой его и яйца, пригласила девушку последовать примеру. Та расхрабрилась, и обе подёргивали, теребили вялый отросток, обнажали головку, сжимали и щекотали мошонку, шлёпали Баруза по тощим ягодицам, пока он вдруг не взмолился, чтобы его отпустили по малой нужде. Он был отпущен не раньше, чем подал мыло, благоухавшее розовым маслом, и обслужил обеих, сливая воду из кувшина на руки, которые они мыли над тазом.
Когда человек убежал по своей надобности, Виджайя сказала: нет сомнений — он не лжёт, что его фаллос никогда не набухает. Очевидно, этим бессилием слуга обязан болезни, поразившей его в детстве, или же он родился ущербным. Виджайя, по её словам, следила, не станет ли его взгляд острым, не мелькнёт ли в нём что-то изменчивое. Это означало бы, что человек жаждет совокупления и неспособность к нему обратится, если уже не обратилась, в тайное озлобление на женщин. Видя наяву и во сне женское тело, которым ему не дано овладеть, он возжелает утолить обиду, наслаждаясь муками женщины, проливая её кровь. Ничто в слуге не выказывало расположенность к подобному, иначе его следовало бы поскорее продать.
Стоило принять меры и в случае, если бы фаллос хоть немного приподнимался. Человек упрямо мечтал бы вонзить его и заслужить у женщины признание. Тщетность попыток угрожала опять же озлоблением на женщин. Такого надо было бы оскопить. Но Барузу небо послало немощь столь полную, что его объяло равнодушие.
— Он всё время смотрел глазами смирной коровы, — сухо произнесла Виджайя. — Так что же, — продолжила она замедленно, погружаясь в размышления, — что можно вывести из познанного?.. Небо благодетельствует наказанному полнотой наказания.