Жонглер и Мадонна

Трускиновская Далия Мейеровна

Услышав свою музыку, Гриша подтянулся, поправил папаху и повелительно махнул рукой. Кто-то отчаянно, чтобы в зале содрогнулись, взвизгнул, кто-то прокричал на диком языке. Справа и слева от Гриши на манеж понеслись яростные всадники. Сам он выехал последним, заставляя нетерпеливого Абджара идти коротким танцующим галопом, и посреди манежа поднял его в свечку. Тут занавес закрыли.

Иван неторопливо собрал реквизит и понес в гримерку.

– Ишь, черт, – перешепнулась униформа у него за спиной. – Никогда не спросит: ну, как?

Но Ивану и так все

было ясно. В гримерке он с особым удовлетворением стянул мокрый костюм и повалился на топчан. День был прожит удачно. Он опять сделал то, что другим не под силу. И опять некому было похвастаться.

Сняв грим, Иван отправился в душ. Рядом брызгался Сашка, у стены возился с вентилем Вадим. Иван блаженствовал под горячей водой. Вдруг она стала прохладной, а через секунду – и вовсе ледяной. Иван в растерянности даже не сразу сообразил выскочить из-под душа.

– Вадим, так твою мать, ты что, ошалел? – Иван имел в виду, что не надо крутить незнакомые вентили.

– Черт его знает, что тут у них за хозяйство, на соплях держится! – объяснил Вадим.

– А не хватайся за всякое… – подал голос Сашка.

– Вы бы, чем выступать, помогли…

Все трое склонились над трубами. Самые сильные пальцы оказались у Ивана. После чего из соседней женской душевой раздался визг.

– А им, конечно, вся горячая досталась… – позавидовал Сашка, оттирая с рук ржавчину.

Они поковырались еще немного – цирк был построен в прошлом веке знаменитым Альбертом Саламонским и все в нем уже дышало на ладан. Наконец обеспечили горячую воду и себе.

– Ну что, моемся по новой? – спросил Вадим.

А после вторичного мытья как раз и позвать бы Ивану Вадима с Сашкой к себе в гримерку, посудачить про расхлябанные душевые, похвастаться своим новорожденным поворотом! Но мужчины мылись молча, и Иван думал – а чего к ним соваться, больно им нужен этот поворот!

Пожалуй, только Майя и поняла бы…

Когда Иван дозвонился, уже было далеко за одиннадцать.

– Ты где пропадаешь? – недовольно начал он, услышав далекое «я слушаю вас внимательно». Тут на линии что-то заскрипело, захрюкало, и к Ивану с боями прорвались невразумительные слова: «Эти болваны меня повесили!…»

– Але! Але! – завопил изумленный Иван. – Не слышу!

– Выставка, будь она неладна!

– Какая выставка?

– Ну, я же тебе говорила! Сегодня мы с утра мучаемся. Нам так повесили работы, что все пришлось перевешивать.

Иван вспомнил – Майя с подругой готовились к совместной выставке, да им еще на шею навязали какого-то скульптора по дереву, которого больше некуда было приткнуть.

– А у меня сегодня премьера! – гордо сказал Иван. Ей есть чем похвастаться – выставка! – но и он не лыком шит.

– Какая премьера? – удивилась Майя. Он объяснил. Она не поверила, что это возможно. Он позвал на представление, добавив, что не только она – кое-кто из своей же братии, жонглеров, тоже вполне мог бы задать этот вопрос.

Майя позвала его – но не к открытию выставки, когда перед запертой дверью долго говорят всякие благоглупости,

а часа два спустя, когда почетные гости слиняют, а все прочие придут в себя.

Накануне выставки Иван одевался особенно тщательно – мало ли с кем придется знакомиться, Майя не должна краснеть за оборванца. Поскольку весна установилась окончательно, Иван надел легкую куртку, ярко-голубую, а под нее черный пушистый свитер. Получилось вроде ничего.

Спеша через парк, он включил Мэгги и прибыл на выставку в сопровождении канцоны Франческо да Милано.

Народу в зале оказалось порядочно, все говорили вполголоса, мягко жестикулировали, вежливо улыбались. Звучали незнакомые слова – «лессировка», «моделировка», «мокрым по мокрому»… Прозвучало и «акриловые краски» – тогда Иван обрадовался, потому что Майя про них уже рассказывала. Он почувствовал свою сопричастность к происходящему.

Потом он заметил Майю в обществе двух дам и старика. Дамы были одеты диковинно, а старик не брился, а может, и не мылся с первой мировой войны. Но к нему-то и обращались с величайшим почтением.

Майя, спрятав лицо под ярким гримом, стала высокомерной и самоуверенной. Ее кожаный комбинезон был заправлен в короткие сапоги, а на плечи она накинула экзотический жилет мехом наружу.

Иван встал так, чтобы Майя его заметила. Она кивнула и отошла от собеседников.

– Мои работы – вон там, вдоль стены и за поворотом, – быстро объяснила она. – Давай, оценивай…

Иван побрел вдоль указанной стены в растерянности. Он ничего не понимал. Часть ее работ были гравюры, на которых перепутались хвостами фантастические звери. На других беседовали, стреляли из луков и боролись обнаженные юноши и кентавры. Обнаружил он также крошечный земной шар в окружении огромных и безликих человеческих фигур – и опознал акриловые краски. Все это было очень тонко, аккуратно, тщательно сделано. Но для чего сделано – Иван уразуметь не мог. Ему понравились только мудрые и печальные лица кентавров.

Он завернул за поворот и увидел картину.

На ней была изображена толпа, состоящая из человеческих лиц. Они смотрели в разные стороны. Судя по тому, что одни как бы двигались на зрителя, другие мелькали в профиль, а третьи предъявляли только свой затылок, Майя изобразила перекресток. В глазах людей были лень, тоска и равнодушие. А сквозь толпу к Ивану шла женщина с тончайшим нимбом над головой и несла младенца.

Иван замер от неожиданности – вот где встретились…

Мадонна смотрела укоризненно и строго.

Я все помню, мысленно сказал ей Иван, я все сделаю! И твое появление – знак судьбы. Значит, я действительно единственный, кому по плечу легенда о Жонглере и Мадонне.

Тут Мадонна еле заметно улыбнулась и протянула к Ивану младенца. Она шла сквозь толпу, не двигаясь, и равнодушная толпа обтекала ее, не замечая, – такую полупрозрачную в древнем голубом плаще… В той легенде о Жонглере Мадонна тоже могла быть только такая – Мадонна-одиночка, как и он сам в расшитой блестками и пропитанной запахом грима толпе.