Жонкиль
Шрифт:
Ей нравилось работать у Пегги; она была более или менее счастлива в дружелюбной обстановке семьи Робинсонов, у которых она жила. Но иногда чувствовала себя такой одинокой, ужасно одинокой, и ей так не хватало мужа, которого она отвергла в своем гневе и гордости.
Миссис Фейбьян одела элегантное черное пальто с отделкой из меха рыси, черную атласную шляпу с громадным бантом сбоку, затем начала красить и без того накрашенные губы. Через очки в роговой оправе ее яркие голубые глаза холодно поглядывали на молодую продавщицу.
— Не
Жонкиль наклонилась, чтобы поднять серебряную бисерину, которая упала с розового жоржетового вечернего платья, которое она держала.
— Жаль, что эти бисерные платья рассыпаются до того, как мы их продали, — сказала она с невольным сарказмом.
Миссис Фейбьян топнула ногой.
— Жонкиль, ты уклоняешься от ответа. Если ты думаешь, что я не имею права вмешиваться в твои дела, так и скажи, и покончим с этим.
— Мы приятельницы, Пегги, — сказала Жонкиль; краска начала медленно заливать ее лицо. — Но ты не совсем понимаешь мои чувства к Роланду.
— Честно говоря, я вообще не понимаю женщин, которые в грош себя не ставят. Я никогда не понимала этого. Человек, за которого ты вышла замуж, вообразил себя этаким божком, без которого ты не можешь жить и перед которым ты должна неизбежно преклоняться, и это приводит меня в бешенство. Он поступил с тобой нечестно. Выбрось его из своей жизни.
— Но если он сожалеет, Пегги, искренне сожалеет? И он, кажется...
— Ты думаешь, ты действительно думаешь, что он живет одиноко, скорбя о тебе?
— Да, — сказала Жонкиль. Но ее мысли тут же устремились к Поппи Хендерсон, вульгарной хорошенькой девице, которую Роланд привел с собой обедать. Ее щеки еще больше покраснели. В сердцах она так встряхнула розовое платье, что еще несколько серебряных бисеринок покатились по натертому паркету.
— Это платье практически уже продано леди Эллиот, — сказала миссис Фейбьян, останавливая свои проницательные глаза на платье. — Уложи его, пожалуйста, в коробку, пока от него еще хоть что-то осталось.
— Виновата, — сказала Жонкиль.
Миссис Фейбьян подошла к ней и положила ей руку на плечо.
— Послушай, старушка, — сказала она более мягким голосом. — Я не такая скотина, какой кажусь. Я понимаю твои чувства. Только Чартер не стоит твоего горя, моя дорогая. Выбрось его из головы. Ты встретишь кого-нибудь еще...
— Почему я должна кого-то встретить? — перебила ее Жонкиль. — Вот ты никого больше не встретила... Ты вдова уже несколько лет, хотя очень хорошенькая, и элегантная, и умная. Почему ты не вышла замуж снова?
Глаза Пегги за очками внезапно потемнели. Ее рука упала с плеча Жонкиль, и она отошла.
— Это другое дело. Я любила Яна, и Ян обожал меня. Мы были все друг для друга. Это такая любовь, которая почему-то не умирает... она продолжается... она продолжается во мне все эти годы. О, да, я знаю, ты думаешь, что я — твердый
Глаза Жонкиль наполнились слезами. Она никогда раньше не слышала от Пегги Фейбьян таких признаний. В порыве сочувствия она подбежала к ней и схватила ее за руки.
— Пегги, я понимаю, это тяжело для тебя... Прости меня. Я знаю, что ты ужасно любила своего мужа. Но Пегги, я думаю, я тоже очень люблю Роланда. Даже если он поступил скверно вначале, он не мерзавец в глубине души. Бабушка говорила мне, что он был очень честным, чистым и хорошим мальчиком. Все у него пошло не так, ему не везло, и иногда я чувствую, что я сама подталкиваю его вниз и что я должна протянуть ему руку.
Миссис Фейбьян пожала плечами:
— Ну, поступай как знаешь, Жонкиль. Может быть, ты права; и может быть, если ты помиришься с ним, ты действительно окажешь на него какое-то благотворное действие. Не знаю, но я бы никогда не простила человека, который женился на мне только назло своему дяде.
Жонкиль закусила нижнюю губу.
— Я не знаю, что делать, — сказала она.
— У тебя есть еще время до шести. Обдумай все, — сказала Пегги. — Я иду обедать. Пока, моя дорогая. Не забудь, что миссис Грей-Фрит должна придти насчет того темно-красного жоржета. Его надо было подкоротить. Ей непременно нужно демонстрировать свои коленные чашечки.
Жонкиль слабо улыбнулась.
— Хорошо, Пегги. Всего доброго.
Миссис Фейбьян вышла из салона. Оставшись одна, Жонкиль начала прибираться, затем сложила розовое, вышитое бисером платье в коробку для леди Эллиот. Окончив работу, она села около электрического камина за китайской лакированной ширмой, которая скрывала от глаз часть салона, где был закуток, приспособленный Пегги под контору. Здесь Жонкиль курила в ожидании покупателей.
Она сидела, выкуривая одну сигарету за другой, и думала о Роланде, об их встрече в шесть часов. Мысль о Роланде заполнила ее мозг, беспокоила, терзала ее. Должна ли она держаться мудрого совета Пегги и не встречаться с ним, или последовать велению своего слабого, любящего сердца и сдержать обещание?
Память о Поппи Хендерсон охлаждала ее пыл, однако заставляла сгорать от любопытства и ревности, которые она никак не могла унять. Она смотрела на спокойный красный отблеск электрического камина и скрежетала зубами. Ее терзали мысли: то гордые и непреклонные, то робкие, уступчивые. Почему бы ей не встретиться с ним? Это ни в коем случае не значит, что она должна поддаться мольбам, которые он может принести к ее ногам.
На какое-то мгновение она закрыла глаза и мысленно позволила себе уступить этим мольбам; представила худое, изможденное лицо Роланда, светящееся радостью и изумлением, руки Роланда, обнимающие ее, его губы на ее губах...