Жорж Санд
Шрифт:
Наконец, пункт четвертый: когда она проповедует такие убеждения, она искренна и бескорыстна. Она лишена личного тщеславия. Феминистка ли она? Нет, если понимать это слово в том смысле, какой оно приобрело с конца XIX века. Жорж Санд никогда не требовала и не желала для женщины политического равенства. Она считала общественные обязанности несовместимыми с долгом, налагаемым материнством. «Воспитание женщин, — говорила она, — будет таким же, как у мужчин, но женское сердце останется убежищем любви, самоотверженности, терпения и милосердия. В жизни, полной грубых чувств, именно она должна спасать христианский дух милосердия. Мир, в котором женщина не играла бы этой роли, был бы очень жалким».
Она требовала для женщин гражданского равенства и равенства чувств, но не права голоса и выборов. Она думала, что рабство, в котором мужчина держит женщину, неизбежно разрушает
Вот ее главная жалоба: этот крик, прозвучавший в дни ее молодости, пройдет через все ее творчество. Во имя какой справедливости — человеческой или божественной — можно требовать от женщины верности, которую мужчина считает ненужной и смешной, когда речь идет о нем самом? Почему женщина должна быть целомудренной, если мужчина ловелас, грубиян и распутник? «В нашем обществе, при наших предрассудках и наших нравах, чем больше мужчина известен своими любовными похождениями, тем приветливее его встречают. Особенно в провинции того, кто много пил и распутничал, называют компанейским человеком, и этим все сказано… Не таково положение женщины, обвиненной в адюльтере… Женщина должна быть всегда честна. Если она неверна мужу, то она заклеймена и унижена; она обесчещена в глазах своих детей; она подлежит позорящему наказанию, тюрьме». Санд хочет вернуть женщине гражданские права утерянные ею в браке, и отменить закон, наказывающий чудовищным образом адюльтер женщины, «дикий закон, изданный для того, чтобы упрочивать и умножать адюльтеры».
Она видит только одно средство избавиться от несправедливостей, нарушающих брак, — это свободу (тогда еще не существовавшую) расторгнуть и видоизменить супружеский союз: «Когда человеческое существо, будь то мужчина или женщина, возвышается до понимания совершенной любви, ему больше невозможно и, скажем лучше, ему больше не позволено возвращаться к прошлому, то есть к чисто животным отношениям». Физическая близость, если она не сопровождается большим чувством, ей кажется преступной и кощунственной, будь это даже в браке. Женщина должна иметь право уклониться от этого: «Я считаю смертным грехом не только обман чувств в любовных делах, но также и заблуждение, будто чувства при неполноценных любовных отношениях могли бы появиться впоследствии. Я повторяю: по-моему, или нужно любить всем своим существом, или жить в полном целомудрии». В ее глазах ошибка, грех не в том, чтобы переменить любовника и уйти к тому, кого любишь, а в том, чтобы отдаваться нелюбимому человеку, будь это даже муж.
Таков предел ее феминизма, и очевидно, что он не вовлекает женщину в политическую воинствующую деятельность.
Глава вторая
Владелица замка и социалистка
Но всякое умонастроение формируется или меняется под влиянием идей своего времени, в зависимости от того, следует ли оно по течению или оказывает ему сопротивление. Основной характер периода 1830–1848 годов — это призыв к социальной революции, идущей на смену политической революции 1789 года. В 1830 году буржуазия завершила захват власти. Режим золотой середины был триумфом господ Попино, Камюзо и Кардо. Но проницательным умам уже стало ясно, что религиозная революция XVIII века должна повлечь за собою пролетарскую революцию. Почему рабочие массы, не верящие больше в загробную жизнь, будут мириться с нищетой в этой жизни? Почему какой-то Бальзак думает, что только восстановление католицизма, как духовной власти, спасет общество от анархии; и наоборот, такой реформатор, как Сен-Симон, стремится установить на развалинах католицизма власть духа, который направит завоевания промышленности, науки и искусства к высшей цели: «Как можно скорее улучшить судьбу самого многочисленного и самого бедного класса».
Хотя их системы имели будущее, в то время еще не предвиденное, Сен-Симон и его последователи в глазах своих современников потерпели поражение. Этот век, «обильный преждевременными теориями», осмеял реформаторов и предался культу денег. Осмеянные, посрамленные, Сен-Симон и Фурье умерли в одиночестве. Они не оказали глубокого влияния на Санд. Мишель из Буржа пытался сделать ее борцом; это ему не удалось. Тем не менее он познакомил ее со
Леру дал ей новую религию. Он считал себя пророком и хотел христианское милосердие заменить человеческой солидарностью. Санд, которая, по словам Сент-Бёва, прислушивалась к словам людей, во многих отношениях стоящих ниже ее, «переняла от Леру идею о совершенствовании человека (золотой век еще придет); идею о бессмертии не личности, а рода; идею о коллективной собственности. Только общество могло распределять блага соответственно работе. Собственность не считалась воровством (такая постановка вопроса уменьшала угрызения совести владелицы Ноана), но и тем более не была правом, и лишь коллектив мог изменить ее распределение. Леру утвердил Санд в социализме менее грубом, чем социализм Мишеля, но более стойком и более искреннем. В 1843 году Сент-Бёв называл Беранже, Ламенне, Санд и Сю «четырьмя великими социалистическими и филантропическими силами нашего века».
Как же у нее выражался этот социализм? Сентиментально — поддержкой, которую она оказывала пролетарским поэтам: ткачу Магю, булочнику Ребулю, парикмахеру Жасмену и главным образом Шарлю Понси, каменщику из Тулона, которому она писала: «Дитя мое, вы великий поэт, самый вдохновенный, самый одаренный среди всех прекрасных пролетарских поэтов… Вы можете стать самым великим поэтом Франции…» И также:
23 июня 1848 года:Страдающее человечество — это не мы, литераторы; это не я, не знавшая (возможно, к несчастью для меня) ни голода, ни нищеты; это даже и не вы, мой дорогой поэт, который найдет в своей славе и в признании своих братьев высокую награду за свои личные горести; это народ, невежественный, обездоленный народ, полный необузданных страстей; его то подстрекают на что-нибудь дурное, то отталкивают назад, не обращая внимания на ту силу, которую бог все же не зря дал ему…
Она добавляла: «Гюго это иногда понимал; но его душе недостает нравственного начала, чтобы он мог это прочувствовать до конца и именно тогда, когда нужно. Его сердцу не хватает пыла, и поэтому его музе — вкуса». Музе Понси не хватало гениальности и дажа таланта, но Санд обратила его в своего верного друга, во временного наперсника и в конце концов в процветающего буржуа: благодаря известности, которую она ему создала, он сделался секретарем торговой палаты в Тулоне.
Социализм Санд проявлялся также в ее произведениях, потому что она брала «сюжетом для своих новых романов пролетария городов и деревень, его работу, его нищету и противопоставляла его добродетели — эгоизму знатных богачей». Народ — хранитель божественного вдохновения; это он обладает той природной добротой, которую Руссо приписывает личности. В романе «Странствующий подмастерье» красавец столяр Пьер Югенен «из того же божественного материала», что и плотник Иисус. Когда он говорит о будущем строе, старый скептик граф де Вильпрё, у которого он работает, благосклонно отвечает ему: «Мечтайте, выдумывайте системы. Создавайте их сколько хотите и верьте в них как можно дольше!» Но Югенен презирает эту тень человека и общества. В романе «Мельник из Анжибо» Санд описывает обольстительного здорового мельника, Большого Луи, как святого, а про аристократку Марсель де Бланшмон сообщает, что та радуется потере своего богатства. Своему сыну Марсель говорит: «Понял ли ты, что ты брошен (из-за разорения) в стадо овец — по правую сторону Христа, и отделен от козлов, стоящих по его левую сторону!» И богу: «Боже, дай мне ту силу и мудрость, которые необходимы для того, чтобы сделать из этого ребенка настоящего человека. Чтобы сделать из него патриция, мне ничего не надо делать!» К этому времени (1840–1848) Санд также охотно считала себя коммунисткой, как и социалисткой. И правда, она не упорствует в этом и хотела бы понять более точно, что скрывается за этими двумя словами.
Сент-Бёв — госпоже Юсте Оливье, 3 августа 1840 года:Госпожа Санд идет к коммунизму, к проповеди рабочим; опасаюсь, что ее следующий роман будет на эту тему. Она ведет себя глупо. И чтобы остаться с ней в хороших отношениях, я с ней не встречаюсь…
Пьер Леру некогда объявил, что он предпочитал общинность коммунизму, так как в первом случае речь шла не только о разделе благ, но и о «братском союзе душ». Но в 1848 году Жорж Санд опередила Леру; она хотела, чтобы социализм перешел к действиям, в то время как ее философ находил удовольствие только в системах.