Жорж Санд
Шрифт:
Результатом этой дружбы явился новый роман «Орас», в котором она противопоставила смелого и великодушного рабочего-ювелира Поля Арсена ленивому, эгоистичному буржуа. Орас походил на Жюля Сандо в юности, но также и на Эммашоэля Араго, иногда на Мальфиля; это был умный молодой человек, способный, больше говоривший о своей работе, чем делавший ее, и тративший для своих парижских развлечений деньги своих бедных родителей. Он бросил свою беременную любовницу, простую женщину из народа, ради виконтессы де Шайи, которая была убийственным портретом Мари Д’Агу.
Она была ужасающе худа, и зубы у нее были, видимо, вставные, но у нее были роскошные волосы, всегда тщательно собранные и уложенные с необыкновенным вкусом; длинные сухие руки, но белоснежные; на пальцах — множество колец из всех стран мира. Она обладала
Виконтесса де Шайи происходила из семьи финансистов, купившей свой титул в период регентства, но ей хотелось уверить всех в своем хорошем происхождении, и она ставила везде короны и гербы, вплоть до ручек своих вееров. С молодыми женщинами она была невыносимо надменной и не прощала своим друзьям браков по расчету. Впрочем, она хорошо относилась к молодым литераторам и артистам. С ними она без всякого стеснения разыгрывала из себя патрицианку, притворяясь перед ними, что дорожит только действительными заслугами. Иными словами, и благородство ее было искусственным, как и все остальное, как ее зубы, ее грудь и ее сердце…
И на этот раз Лист советовал Мари д’Агу, метавшейся от злости, хранить терпение и молчание. Ведь он сумел перенести «Беатрису», а она может сделать вид, что не узнает себя в «Орасе». Он добавил жестоко: «Нет сомнений, что именно ваш портрет намеревалась сделать госпожа Санд, рисуя искусственный ум, искусственную красоту, искусственное благородство госпожи де Шайи…» Это доказывает, что Санд и Бальзак были правы и что уже давно Лист не любил Беатрису.
«Орас» появился в «Ла Ревю Эндепандант». Жорж решила освободиться от Бюлоза, позволявшего себе вымарывать ее текст, и создать Леру успех. В первом номере она дала начало «Ораса» и исследование о народных поэтах; во втором — продолжение «Ораса» и статью «Ламартин — утопист». Затем она предложила «Консуэло». Поистине «она расточала свои богатства» с великолепным великодушием. Но во всем этом самым прекрасным была ее вера, что истинная ценность «Лa Ревю Эндепандант» — в проповедях Леру.
Основной темой «Ревю» было создание народом нового мира и, следовательно, новой литературы. Обозрение понравилось нескольким друзьям, среди которых были Лист и Дюверне, но подписчиков не было и не было успеха. Леру пропал на двадцать дней; оттиски не были откорректированы. Однако в глазах Жорж он не потерял своего авторитета.
Жорж Санд — Карлотте Марлиани, 14 ноября 1843 года:Недавно получила от него длинное письмо, ужасно печальное. Безденежье, в котором он оказался из-за расходов на свою машину, а также, конечно, на семейные нужды, — вот причина его страхов и тревог, это я точно знаю. Сегодня я ему отослала пятьсот франков… Я знаю, что вы в этом году стеснены в средствах, но не могли бы вы, однако, найти что-нибудь в глубине ваших ящиков?.. Нет, мы не можем дать ему погибнуть… Нельзя, чтобы его душа угасла в этой битве! Нельзя, чтобы он поддался страху, впал в отчаяние из-за недостатка в каких-то банковских билетах. Заставьте его признаться, пусть он вам откроет все свои денежные затруднения. Так как он уже получил от вас большую помощь… его робость может усугубиться. Преодолейте ее… Пишите мне о нем: я не могу допустить мысли, что этот светоч угаснет и оставит нас во тьме…
В Ла Шатре Жорж Санд также хотелось «рассеять тьму». Нужно было организовать там какую-нибудь оппозиционную газету. Со своими друзьями Плане, Дютеем, Флери, Дюверне она основала «Эклерёр де л’Эндр». Каждого патриота «обложили налогом в зависимости от дозы энтузиазма», и сам «господин де Шопен», который не разделял убеждений патриотов, должен был волей-неволей внести пятьдесят франков в фонд газеты. Первой мыслью было печатать ее в Париже, но Леру купил типографию в Буссаке, куда он хотел переселить свою семью. Жорж доверила ему «Эклерёр». Шопен отнесся к этому скептически и насмешливо
Глава шестая
Лукреция Флориани
В отношениях между Жорж и Шопеном никогда не было непреодолимых противоречий. Их взаимная нежность опиралась на прочную основу. Шопен любил Жорж; она испытывала к нему нежную материнскую любовь. Она восхищалась гением музыканта; он уважал великого писателя. И все-таки «любви здесь больше нет», писала Мари де Розьер, эта перезрелая девица, ученица Шопена и близкая знакомая этой четы; «любви здесь больше нет по крайней мере с одной стороны (со стороны Санд), но, конечно, есть нежность, преданность, соединенные иногда с грустью, с жалостью, с глубокой печалью…» Это было действительно так, но нежности и преданности было достаточно и хватило бы надолго, не будь третьих лиц. Жорж всегда и во всем чувствовала себя связанной и с детьми и со своими друзьями. А при своей чрезвычайной чувствительности Шопен не мог перенести дележа. Морис стал теперь мужчиной; он обожал свою мать. Постоянное присутствие Шопена ему казалось поводом для скандала, и он страдал от этого.
В 1844 году Соланж исполнилось шестнадцать лет. Воспитанная в беспорядочной обстановке, она не уважала ничего и никого. Она то издевалась над Шопеном, то кокетничала с ним, и успешно: она была единственным человеком в доме, который не относился к нему как к избалованному ребенку, и это его очаровывало. Лицом и цветом кожи Соланж походила на свою прабабушку, Аврору Саксонскую. Эта была властная красавица, натура холодная и капризная, способная на все, что угодно, единственно из духа противоречия. Немного взбалмошная, она обладала дерзостью матери, но без ее одаренности. «У тебя доброе сердце, но неистовый характер», — писала ей Санд, когда Соланж была еще ребенком. Плохой характер остался; доброе сердце проявлялось все реже и реже. Отношения между детьми и родителями так же трудны и драматичны, как отношения между любовниками. Ребенок, вырастая, становится свободным существом, и это поражает и раздражает его родителей. Очаровательная игрушка превращается в неприятеля. Такая мать, как Жорж Санд, в ответ на свою неизменную самоотверженность ожидает повиновения и благоговения. Морис давал ей это; Соланж бунтовала. Мать не терпела в дочери той самой независимости, которой сама когда-то требовала для себя. Разочаровавшись в любви друг к другу, мать и дочь могут дойти до ненависти.
На какое-то время Жорж, не выносившая больше Соланж, желая отдалить ее от себя, поручила ее воспитание Мари де Розьер. Выбор был не очень удачен. Мари де Розьер, девушку из хорошей, но бедной семьи соблазнил, а потом бросил Антуан Водзинский (брат ветреной невесты Шопена). Беспомощное состояние, в котором она очутилась, сделало ее назойливой и одержимой манией лжи, жадно интересующейся всякими сплетнями и скандалами. Ее приходилось часто призывать к порядку.
Жорж Санд — Мари де Розьер:Наступает момент, когда маленькие девочки уже больше не маленькие и когда надо следить за тем, какой оборот могут принять в их уме все услышанные ими слова. Ни одного слова, даже самого незначительного, про мужской пол: вот и вся осторожность, которую я вам рекомендую…
Довольно жестко она запрещала Мари де Розьер говорить Соланж о «фигуре господина такого-то и об усах господина такого-то». Любовная неудача, говорила Санд, произвела в Мари де Розьер неприятные перемены: «Сказать вам все? В то время вы не были кокеткой, а теперь, моя кошечка, ваши глаза приняли недопустимо сладострастное выражение… Мужчины это замечают… Если это вам безразлично, мне тоже… Но я вас отстраню на некоторое время от Соланж, пока не пройдет этот нервный кризис или пока вы не заведете себе любовника или мужа». Этого письма бедная оскорбленная девушка никогда не смогла простить Санд.
Мари де Розьер не стоило большого труда восстановить Шопена против его «хозяйки». Пьер Леру привез из Тюля в Ла Шатр для руководства газетой «Эклерёр де л’Эндр» некоего Виктора Бори, молодого человека, разделявшего политические взгляды Леру и часто бывавшего в Ноане. Шопен почувствовал смутную ревность к нему. Кроме того, бывали конфликты между его камердинером, поляком Жаном и слугами-беррийцами. Щедрый господин Шопен платил столько же своему камердинеру, сколько «Эклерёр де л’Эндр» своему директору. Одним словом, все давало повод для трений.