Жорж Санд
Шрифт:
19 марта 1871 года:Волнение больше чем когда-либо. Париж охвачен безумием. В течение вчерашней ночи пробовали взять обратно пушки Монмартра с помощью отряда, который, окружив Авентинский холм, как его называют, был, в свою очередь, окружен вооруженным населением Бельвилля и отказался воевать. Рассказывают о стремительной перестрелке, немедленно прорванной из-за отказа солдат стрелять в народ… Днем правительство послало депешу, объявившую, что оно все целиком в Версале и нужно выполнять только его приказы; это может быть доказательством того, что захвачена ратуша и что в Париже взяли верх революция, мятеж или заговор. Не июньские ли это дни? Я от
Затем наступила Коммуна. Париж покрылся баррикадами, пушками, пулеметами. На этот раз Санд относилась враждебно к восставшим. Дневник Жорж Санд, 22 марта 1871 года: «Толпа, которая следует за ними, отчасти одурачена и безумна, отчасти неблагородна и зловредна…»
Четверг, 23 марта 1871 года:Ужасная авантюра продолжается. Они грабят, угрожают, арестовывают, судят. Они мешают судам работать. Они потребовали из банка миллион, от Ротшильда 500 тысяч франков. Их боятся, им уступают. Начинаются уличные бои; на Вандомской площади они стреляли и убили многих демонстрантов. Они захватили все мэрии, все общественные учреждения. Они расхищают боевые и съестные припасы. Их газета «Офисиель» подла. Они смешны и грубы, и чувствуется, что они уже сами не знают, как кончать этот путч. Правительство в Версале реакционно до тупости. Оно не хочет примирения. Жюль Фавр еще реакционнее его. Он возбуждает Версаль против Парижа. Тьер более ловок, лучше владеет собой, хотя чувствуется, что он очень оскорблен. Правительство противится ему и мешает ему выступать…
Она порицала своих друзей, республиканцев Парижа, которые допустили низвержение правительства. «Письмо от Плошю. Он один из тех, кого я сравниваю с нанимателями квартир, которые согласны, чтобы горел их дом и они вместе с ним только для того, чтобы насолить домовладельцу…»
Это продолжалось с марта по июнь, потом Тьер восторжествовал.
Дневник Жорж Санд, 1 июня 1871 года:В Париже все очень хорошо кончилось. Сносят баррикады; хоронят трупы; появляются новые, так как многих расстреливают и производят массовые аресты. Отвечать за более виновных, которые скроются, будут невиновные или виноватые отчасти. Александр говорит, что он освободил многих, пользуясь доказательствами науки физиогномики, преподанной доктором Фавром. Вообще письмо какое-то странное, и я не понимаю, как ему удается заставить военные суды прислушиваться к его советам по применению этой науки. Гюго совсем сошел с ума. Он публикует совершенно бессмысленные вещи, в Брюсселе были демонстрации против него…
7 июня 1871 года:Подробности о разрушениях в Париже. Они огромны, и был план все сжечь. Это господство Таманго. Неизвестно, что происходит. Трусливый буржуа, переживший все это, хотел бы теперь всех убить. Неужели продолжается расстрел на месте? Это страшно…
Непомерные репрессии, жестокие, как и во времена Коммуны, привели Жорж Санд, как это часто бывает у прямолинейных людей, к разладу со всеми. Политические друзья упрекали ее в том, что она не понимала необходимости баррикад; враги — в недостатке твердости. Она оставалась верна доктрине, которую называла «Евангелие от Жан-Жака».
Мне не нужно спрашивать себя, где мои друзья и где мои враги. Они там, куда их бросил шквал. Те, кто заслужил мою любовь, хотя и смотрят на все другими глазами, чем я, остались мне дороги. Необдуманное порицание тех, кто меня покидает, не заставляет меня рассматривать их как врагов. Всякая несправедливо отнятая дружба остается неизменной в сердце, не заслужившем оскорбления. Это сердце выше самолюбия; оно умеет ждать возврата справедливости и привязанности.
Насильственные
Жорж Санд — Гюставу Флоберу, 1872 год:Не надо быть больным, не надо быть брюзгливым, мой старый трубадур. Нужно кашлять, сморкаться, выздоравливать, говорить, что Франция безумна, человечество глупо и что мы — животные несовершенные; и все же нужно любить друг друга, себя, своих близких и особенно своих друзей… Впрочем, возможно, что это хроническое чувство негодования является потребностью твоего душевного склада; меня же оно убьет… Ты скажешь, что нельзя жить спокойно, когда человеческий род так нелеп? Я покоряюсь, говоря себе, что я, быть может, так же нелепа, как и весь людской род, и что пора мне подумать о том, чтобы исправиться.
Это была сама мудрость. Если бы вместо того, чтобы бранить свое время, каждый подмел перед своей дверью, улица стала бы немного чище. Прошли месяцы, и Флобер продолжал гневаться. Собрание колебалось теперь между монархией, и республикой.
Флобер — Санд:Общественное мнение мне кажется все более и более подлым. До какой глубины глупости мы дойдем? Франция тонет, как гнилой корабль, и мысль о спасении кажется несбыточной даже наиболее сильным… Я не вижу возможности выдвинуть сейчас новый принцип, равно как и уважать старые… Пока что я повторяю про себя слова, сказанные мне как-то Литтре: «Ах, друг мой! Человек — это весьма непостоянный состав, а земля — это худшая из планет…»
На самом деле эги слова были не очень умными. Худшая планета? Хуже какой? На Сатурне или на Марсе дела идут лучше? Санд была согласна с Ренаном, что относительного спасения надо ожидать от осторожной республики. «Она будет буржуазна и мало совершенна, но начинать надо с самого начала. У нас, художников, нет терпения. Нам немедленно нужна Телемская обитель; но прежде чем сказать: «Делай что хочешь!», придется пройти через: «Делай что можешь!» А вернуться к абсолютной форме правления, по ее мнению, было бы бедствием.
Всеобщее избирательное право, то есть выражение общей воли — хорошо оно или плохо, — это предохранительный клапан, без которого вы получите опять вспышки гражданской войны. Как? Этот чудодейственный залог безопасности вам был дан, этот значительный социальный противовес был найден, а вы хотите его ограничить и парализовать?
Это не был больше революционный дух 1848 года, но уже мудрость Третьей республики. В этом были свои хорошие стороны.
Глава пятая
Nunc dimittis… [73]
73
Ныне отпущаеши… (латин.).
Жорж Санд — Гюставу Флоберу, б ноября 1872 года:Послушай, почему ты не женишься? Одиночество тягостно, губительно и, кроме того, жестоко по отношению к тем, кто вас любит. Все твои письма огорчают и расстраивают меня. Неужели у тебя нет женщины, которую бы ты любил или хотел бы, чтобы она тебя любила? Возьми ее к себе. Может быть, где-нибудь есть малыш, отцом которого ты можешь себя считать? Воспитывай его… Стань его рабом. Забудь о себе ради него… Словом, сделай что-нибудь. Жить только самим собою — плохо…