Жозеф Бальзамо. Том 1
Шрифт:
— Однако и ваша речь отличается известной изысканностью, заставляющей предположить, что образованны вы куда лучше, чем сами полагаете.
— Это со мною впервые, сударь, я и сам удивляюсь словам, что слетают у меня с языка: среди них есть такие, которых и значение-то я едва знаю и слышал их раз в жизни. Я встречал их в прочитанных мною книгах, но смысла не понимал.
— Вы много читали?
— Даже слишком, но кое-что намерен перечесть.
Старик с изумлением взглянул на Жильбера.
— Я читал все, что попадалось мне под руку, глотал любые книги — и хорошие,
Жильбер сделал вид, будто хочет уйти, страстно желая при этом, чтобы его удержали. Старик, пристально глядя на него своими маленькими глазками, казалось разгадал эти его сокровенные мысли.
— Вовсе нет, — возразил он, — ящик мой почти полон, мне осталось найти некоторые мхи. И еще мне говорили, что в этих местах попадаются великолепные папоротники.
— Постойте-ка, — перебил Жильбер, — я, кажется, видел то, что вам надо, — совсем недавно, на скале.
— Далеко отсюда?
— Нет, в полусотне шагов.
— Но откуда вы знаете, что растения, которые вы видели, — папоротник?
— Я вырос в лесу, сударь, и к тому же дочь человека, у которого я воспитывался, тоже занималась ботаникой: у нее был гербарий, где под каждым растением ее рукою было написано его название. Я часто рассматривал эти растения и надписи, и мне кажется, что те из них, которые мне были известны под названием каменного мха, там именовались папоротниками.
— Так вы чувствуете тягу к ботанике?
— Ах, сударь, когда я слышал от Николь — это горничная мадемуазель Андреа, — что ее госпожа безуспешно ищет в окрестностях Таверне какое-нибудь растение, я просил Николь, чтобы она постаралась узнать, как оно выглядит. И часто, не зная, что делает это по моей просьбе, мадемуазель набрасывала его карандашом на листке бумаги. Николь тут же передавала мне рисунок. Я рыскал по полям, лугам и лесам, пока не находил нужное растение. Тогда я выкапывал его и ночью высаживал на лужайке у дома, так что утром мадемуазель Андреа, прогуливаясь, вдруг радостно вскрикивала и говорила: «Боже мой, как странно: я повсюду искала это растение, а оно, оказывается, растет здесь».
Старик смотрел на Жильбера несколько пристальнее, чем раньше, и если бы молодой человек, закончив речь, не опустил взгляд и не залился краской, то заметил бы, что собеседник разглядывает его с участием и нежностью.
— Что ж, — проговорил незнакомец, — продолжайте изучать ботанику, молодой человек, и она кратчайшим путем приведет вас к медицине. Поверьте, Бог не сотворил ничего бесполезного, и со временем каждое растение займет свое место в книге науки. Научитесь сначала распознавать лекарственные травы, а потом будете изучать их свойства.
— В Париже есть школы, не так ли?
— И даже бесплатные: хирургическая, к примеру, — одно из королевских благотворительных заведений.
— Я поступлю в нее.
— Нет
— У меня нет родителей, но не беспокойтесь: я прокормлюсь своим трудом.
— Разумеется, а поскольку вы читали сочинения Руссо, вам должно быть известно, что каждый человек, пусть он даже сын государя, должен овладеть каким-либо ремеслом.
— Я не читал «Эмиля» — это ведь там содержится подобный совет?
— Да, там.
— Но я слышал, как господин де Таверне насмехался над этим утверждением, изображая, будто сожалеет, что не выучил своего сына на столяра.
— А кем стал его сын? — поинтересовался незнакомец.
— Офицером, — ответил Жильбер.
Старик улыбнулся.
— Да, эти дворяне все на один лад: вместо того чтобы выучить своих детей ремеслу, несущему жизнь, они учат их тому, что несет смерть. Наступит революция, за нею последует изгнание, и им придется просить за границей милостыню или продавать свою шпагу, что еще хуже. Но у вас-то родители не из дворян — вы, я полагаю, умеете что-нибудь делать?
— Я уже говорил, сударь, что ничего не умею, и к тому же должен признаться: у меня необоримый страх перед всеми занятиями, которые заключаются в тяжелом и грубом телесном труде.
— Ах, так, значит, вы ленивы? — осведомился старик.
— О нет, не ленив. Вместо того чтобы заставлять меня заниматься трудом, требующим затраты сил, дайте мне книги, полутемную каморку, и вы увидите, что я дни и ночи буду посвящать делу, которое избрал.
Незнакомец глянул на нежные, белые руки молодого человека.
— Это предрасположение, инстинкт, — промолвил он. — Умонастроения такого рода приводят порой к хорошему результату, но их надобно направлять. Значит, коллеж вы не посещали, но в школу хотя бы ходили?
Жильбер покачал головой.
— А читать, писать умеете?
— Моя матушка перед смертью успела научить меня читать. Бедная матушка! Видя, какой я щуплый, она всегда говорила: «Из него не выйдет доброго работника, его нужно сделать священником или ученым». Когда я не хотел слушать урок, она твердила: «Учись читать, Жильбер, и тебе не придется рубить лес, ходить за плугом, тесать камни», и я учился. К несчастью, едва я научился читать, матушка скончалась.
— А кто научил вас писать?
— Сам научился.
— Сами?
— Да, я писал заостренной палочкой на песке, который предварительно просеял, чтобы он стал тоньше. Два года я писал только печатными буквами, копируя их из книг, и понятия не имел, что есть и другие буквы, кроме тех, которые так ловко научился изображать. Но однажды, почти три года назад, мадемуазель Андреа уехала в монастырь, а через несколько дней почтальон передал мне письмо, которое она написала отцу. И вот тогда-то я увидел, что существуют не только печатные буквы. Господин де Таверне сломал печать, а конверт бросил на пол; я тут же его подобрал и унес, а потом, когда почтальон приехал снова, я вместе с ним прочел адрес. Звучал он так. «Господину барону де Таверне-Мезон-Руж, в его замок, близ Пьерфита».