Жозеф Бальзамо. Том 1

Дюма-отец Александр

— Я думал, что в прежнее время лекари носили с собой чернильницу и свиток бумаги.

— Ей-богу, он прав, — произнес г-н Гранж. — Поищите-ка чернильницу, да побольше, чтобы он мог привесить ее к поясу.

— И перо, и бумагу! — крикнул Жильбер. — Мне хочется, чтобы костюм был точен во всех подробностях.

Лакей бросился исполнять приказ. Заодно ему поручили доложить м-ль Шон об удивительной покладистости Жильбера.

Мадемуазель была в таком восторге, что дала посыльному небольшой кошелек с восемью экю, чтобы образцовый лекарь подвесил

его себе на пояс рядом с чернильницей.

— Благодарю, — сказал Жильбер, когда все это ему принесли. — А теперь не угодно ли оставить меня одного, чтобы я все это надел на себя?

— Только поторопитесь, — велел г-н Гранж, — чтобы мадемуазель успела взглянуть на вас перед отъездом в Париж.

— Полчаса, — отвечал Жильбер, — я прошу только полчаса.

— В вашем распоряжении три четверти часа, господин лекарь, — сказал управитель, запирая дверь комнаты с такой тщательностью, словно это была крышка его денежной шкатулки.

Жильбер на цыпочках подкрался к двери, убедился, что шаги удаляются, потом скользнул к окну, которое выходило на террасы и находилось над ними на высоте восемнадцати футов. Террасы эти, посыпанные тонким песком, окаймлены были высокими деревьями, листва которых затеняла балконы.

Жильбер разорвал свою длинную мантию на три полотнища, связал их, положил на стол колпак, рядом с колпаком кошелек, и написал:

«Сударыня!

Свобода — лучшее из богатств. Быть свободным — священный долг человека. Вы меня принуждали — я избавляюсь от принуждения.

Жильбер».

Юноша сложил письмо, надписал на нем имя м-ль Шон, привязал двенадцать футов саржи к прутьям оконной решетки, ужом протиснулся между ними, спустился по этой импровизированной веревке, с риском для жизни спрыгнул на террасу и сразу же, еще немного оглушенный прыжком, метнулся к одному из деревьев, уцепился за ветку, исчез, подобно белке среди листвы, добрался до земли и со всех ног бросился бежать по направлению к лесам Виль-д'Авре.

Когда спустя полчаса за ним пришли, он был уже далеко.

42. СТАРИК

Опасаясь преследования, Жильбер не осмелился идти по дороге: двигаясь перелесками, он добрался наконец до леса, где и решил передохнуть. За три четверти часа он прошел около полутора лье.

Беглец осмотрелся: он был один, и это его ободрило. Он попробовал было приблизиться к дороге, которая, по его расчетам, вела в Париж. Однако всадники в оранжевых ливреях у выезда из деревни Роканкур напугали Жильбера до такой степени, что у него сразу пропала охота идти по дороге, и он опять углубился в лес.

«Буду-ка держаться этих каштанов, — подумал молодой человек. — Если меня ищут, то, скорее всего, на проезжем тракте. А я от дерева к дереву, от перекрестка к перекрестку нынче же вечером незаметно проберусь в Париж. Говорят, Париж большой, ну а я маленький; там меня не найдут».

Мысль показалась ему удачной, тем более что

погода стояла хорошая, в лесу было тенисто, земля покрыта мягким мхом. Пробивавшиеся сквозь листву жаркие лучи солнца, которое уже начало скрываться за холмы Марли, высушили траву, и земля источала сладостный весенний аромат, в котором разом смешиваются запахи цветов и трав.

Наступил тот час, когда с небес на землю нисходит благостная глубокая тишина, само небо начинает темнеть, а цветы, смыкая лепестки, прячут в своих чашечках уснувших насекомых. Золотые мухи, жужжавшие весь день, укрылись в дуплах дубов; умолкшие птицы забились в листву деревьев, откуда раздавалось лишь хлопанье их крыльев да порой переливчатый посвист дрозда или робкая трель малиновки.

Жильбер чувствовал себя в лесу как дома: тут ему знакомы были и каждый звук, и даже его тишина. Поэтому, недолго размышляя и не давая детским страхам овладеть им, он зашагал по вереску, усеянному сухими листьями, оставшимися с прошлой осени.

Более того, вместо тревоги Жильбер испытывал огромную радость. Полной грудью вдыхал он раздольный чистый воздух и чувствовал, что на сей раз он восторжествовал, как и подобает стоику, избежав ловушек, расставленных для тех, кто слаб душой. Что за беда, что у него нет ни хлеба, ни денег, ни крова? У него осталась милая его сердцу свобода, и он беспрепятственно мог наслаждаться ею!

Отыскав себе мягкое ложе меж замшелыми корнями гигантского каштана, Жильбер улегся и, уставившись в ласковое небо, не заметил, как уснул.

Разбудил его птичий гомон — уже начинало светать. Приподнявшись на локте и слегка оцарапав его о твердое дерево, Жильбер вглядывался в синеватый полумрак, окутавший перекресток, где сходились три лесные тропки, влажные от росы; иногда по ним, прижав уши, прыгали пугливые кролики, а то мчавшаяся на точеных стальных ногах любопытная лань вдруг замирала посреди дорожки и, увидав незнакомое существо, лежащее под деревом, приходила к выводу, что ей лучше пуститься наутёк.

Поднявшись с земли, Жильбер почувствовал голод: как мы помним, накануне он отказался отужинать с Самором и, следовательно, после завтрака в версальской мансарде во рту у него не было и маковой росинки. Увидев над собою кроны деревьев, этот бесстрашный исследователь лесов Лотарингии и Шампани решил было, что пробудился после ночной охоты на дичь для Андреа где-нибудь в чаще Таверне или роще Пьерфита.

Однако, если бы это было так, Жильбер увидел бы рядом с собой попавшуюся на манок куропатку или сбитого с ветки фазана, а сейчас около него лежала лишь шляпа, изрядно обтрепавшаяся в пути и пропитанная утренней росою.

Значит, все происшедшее с ним — не сон, как ему показалось при пробуждении. Были на самом деле и Версаль, и Люсьенна, были и триумфальный въезд в один из этих городков, и поспешное бегство из другого.

К тому же возвращению молодого человека к реальности способствовал голод, который разыгрывался все сильнее и сильнее.