Жозеф Бальзамо. Том 1
Шрифт:
— Благодарю, сударь, весьма вам признателен, но я уже завтракал, — ответил он.
— Послушайте, сударь, — вмешалась мамаша, — вы, как я заметила, человек предусмотрительный, но ведь отсюда вам ничего не будет видно.
— Но вам тоже ничего не будет видно, — с улыбкой отвечал Жильбер, — поскольку вы находитесь рядом со мною, — разве не так?
— Ну, мы — другое дело, — возразила мамаша, — у нас есть племянник, который служит сержантом во французской гвардии.
Лицо девушки запылало багрянцем.
— Сегодня
— А не будет с моей стороны нескромным спросить, где это «Голубой павлин»? — поинтересовался Жильбер.
— Как раз напротив монастыря кармелиток, — сообщила мамаша. — Племянник обещал поместить нас сразу за оцепление, там у нас будет скамья, и мы во всех подробностях увидим выход дофины из кареты.
Теперь пришел черед покраснеть Жильберу: он не решился разделить с этими славными людьми завтрак, но умирал от желания пойти вместе с ними.
Однако его философия или, вернее, гордыня, от которой его предостерегал Руссо, подсказала ему ответ:
— Это женщинам нужна чья-то помощь, но я же мужчина! Разве у меня нет локтей?
— Все, кто будет стоять в других местах, — продолжала мамаша, словно отгадав мысли Жильбера и отвечая на них, — увидят лишь пустые кареты. Но их же можно видеть каждый день, для этого вовсе не нужно тащиться в Сен-Дени!
— Сударыня, но такая мысль может прийти в голову многим, — возразил Жильбер.
— Да, но не у всех есть племянник, который их пропустит.
— Вы правы, — признал молодой человек.
Когда он произносил эти слова, на его лице отразилось разочарование, которое наблюдательные парижане не преминули заметить.
— А что, сударь, ежели хотите, можете пойти с нами, — предложил папаша, привыкший угадывать желания супруги.
— Боюсь, я стесню вас, сударь, — отозвался Жильбер.
— Ну что вы, напротив, — вмешалась мамаша. — Вы поможете нам туда добраться. У нас всего один мужчина, а так будет два.
Никакой другой довод не мог бы лучше помочь Жильберу принять решение. Мысль, что он сможет быть полезен и отплатить таким образом за оказанную ему любезность, успокоила его совесть и заставила отбросить сомнения.
Он согласился.
— Ну, поглядим, кому он предложит руку, — заметила тетушка.
Помощь свалилась Жильберу буквально с неба. И то сказать, как пробиться через непреодолимую преграду в тридцать тысяч человек, ежели каждый из них благодаря положению в обществе, богатству, власти куда более достоин уважения, нежели ты, а главное, привычен участвовать в подобных празднествах, где всякий старается занять как можно больше места.
Будь наш философ приверженнее к практике, нежели к теории, он имел бы прекрасную возможность изучить здесь динамику общества.
Карета, запряженная четверней, пролетела сквозь толпу, словно пушечное ядро; все расступились перед скороходом в шляпе с перьями, ярком пестром камзоле и с толстой тростью, впереди
Ехавшие в карете, запряженной парой, шепнули часовому на ухо пароль, после чего и она заняла свое место на круглой площади перед монастырем.
Всадники, возвышаясь над толпой, медленно продвигались к цели под градом тычков, пинков и нелестных словечек.
Однако в основном шли пешие; толкаясь, теснясь, наступая друг другу на пятки, они текли словно волны, гонимые тысячами других волн, и каждый вставал на цыпочки, поднимался, выталкиваемый вверх соседями, и, словно Антей, старался снова прикоснуться к матери-земле, протискиваясь сквозь толпу, и тащил за собой свое семейство, состоящее по преимуществу из женщин, которых только парижанин способен и смеет всегда и всюду водить с собою, без лишних слов заставляя относиться к ним уважительно.
Ну, и прежде всего, вернее, прежде всех, следует упомянуть тех, кого именуют чернью или подонками; обросшие, в драных шляпах, с обнаженными руками, в штанах, подвязанных веревкой, они, неутомимо и яростно работая локтями, плечами и ногами и хрипло похохатывая, прокладывали себе путь сквозь толпу с той же легкостью, с какой Гулливер шел по лилипутскому полю.
Жильбера, который не был ни вельможей, едущим четверней, ни членом парламента в собственной карете, ни военным верхом на лошади, ни парижанином, ни представителем отбросов города, неминуемо бы задавили в толпе насмерть. Но, оказавшись под покровительством парижанина, он почувствовал себя сильным и решительно предложил мамаше руку.
— Невежа! — фыркнула тетушка.
Семейство тронулось в путь. Папаша шествовал между сестрой и дочерью, а позади, с корзиной в руке, шла служанка.
— Господа, прошу вас, — повторяла матушка, заразительно смеясь. — Господа, ради Бога! Господа, будьте любезны…
И люди расступались, давая дорогу ей и Жильберу, а следом за ними проходила и остальная компания.
И вот, шаг за шагом, дюйм за дюймом, преодолев пятьсот туазов, отделявших место их завтрака от Монастырской площади, они добрались до шеренги грозных французских гвардейцев, на которых папаша с семейством возлагал такие большие надежды.
К этому времени лицо девушки приобрело естественный цвет.
Прибыв туда, папаша оперся на плечи Жильбера, приподнялся и шагах в двадцати увидел племянника жены, который стоял и покручивал усы.
Почтенный горожанин стал так отчаянно махать шляпой, что племянник в конце концов заметил его, подошел и попросил своих товарищей дать им проход; те чуть расступились.
В эту щель тотчас же протиснулись Жильбер с мамашей, папаша, его сестра и дочь, а за ними — служанка, которая на ходу несколько раз вскрикнула, всякий раз оборачиваясь и бросая назад грозные взгляды, меж тем как хозяева даже не подумали поинтересоваться у нее, чего это она кричит.