Жозеф Бальзамо. Том 1
Шрифт:
— Та, что интересовалась ботаникой? — полюбопытствовал Жак.
— Она самая, сударь, и играла она очень хорошо.
— В самом деле?
— Да. А я обожаю музыку.
— Но это вовсе не причина выучиться нотам.
— Сударь, у Руссо сказано, что человека нельзя назвать цельным, если он ограничивается следствиями, не интересуясь причиной.
— Да, но у него же сказано, — возразил Жак, — что, доискиваясь до причин, человек совершенствуется, но утрачивает радость, непосредственность и врожденные влечения.
— Что за беда, если, учась, он
Жак снова удивился:
— Вот как? Оказывается, вы не только ботаник и музыкант, но еще и логик.
— Увы, сударь, к сожалению, я не ботаник, не музыкант, не логик, я лишь умею отличить одну ноту от другой, один значок от другого — вот и все.
— А петь по нотам умеете?
— Я? Совершенно не умею.
— Ладно, это неважно. Попробуйте-ка лучше переписывать. Вот нотная бумага, только расходуйте ее бережливо, она стоит дорого. А лучше возьмите чистый лист, разлинуйте и упражняетесь.
— Хорошо, сударь, я сделаю, как вы велите. Но позвольте заметить, что я не хочу всю жизнь заниматься перепиской, потому что лучше стать просто писцом, чем писать ноты, ничего в них не понимая.
— Молодой человек, молодой человек, вы говорите, не подумав. Имейте это в виду.
— Не подумав?
— Да. Может ли писец делать свою работу ночью и зарабатывать тем самым на жизнь?
— Разумеется, нет.
— Так вот, послушайте, что я вам скажу: способный человек может, работая ночью, за два-три часа переписать пять или даже шесть листов, потому что благодаря упражнениям приобретает навык писать жирно и четко, а также лучше запоминает и не смотрит так часто в оригинал. Шесть страниц стоят три франка, на это можно жить; тут вы спорить не станете, так как сами говорили, что вам довольно шести су. Итак, ценою двух часов ночной работы вы сможете слушать курс в школе хирургии, или медицины, или ботаники.
— Ах, сударь! — вскричал Жильбер. — Я понял вас и благодарю от всей души!
С этими словами он набросился на лист бумаги, который дал ему старик.
46. КЕМ ОКАЗАЛСЯ Г-Н ЖАК
Жильбер с жаром принялся за работу, и лист его стал покрываться четко выписанными значками; старик, понаблюдав за ним какое-то время, уселся за стол и занялся правкой печатных листов, похожих на те, из которых были сделаны висевшие на чердаке мешки для бобов.
Так прошло три часа; пробило девять, когда в кабинет влетела Тереза.
Жак поднял голову.
— Скорее ступайте в гостиную, — распорядилась она. — К нам едет принц. Господи, когда кончатся эти наезды знати? Дай Бог, чтобы ему не пришло в голову, как однажды герцогу Шартрскому, позавтракать у нас!
— А что за принц? — негромко спросил Жак.
— Его высочество принц де Конти.
Услышав это имя, Жильбер изобразил на нотном стане такое «соль», что живи в то время Бридуазон [129] , он назвал бы это не нотой, а к-к-кляксой.
129
Персонаж
— Принц, его высочество! — повторил он тихо.
Жак, улыбаясь, двинулся следом за Терезой, и та затворила дверь.
Убедившись, что остался один, взволнованный Жильбер поднял голову.
— Да где же я? — воскликнул он. — К господину Жаку ездят принцы! Герцог Шартрский, принц де Конти в гостях у переписчика!
Он подошел к двери и прислушался, сердце его стучало.
Г-н Жак и принц уже обменялись приветствиями, и теперь говорил принц.
— Я хотел бы увезти вас с собой, — сообщил он.
— С какой целью, принц? — поинтересовался Жак.
— Чтобы представить вас дофине. Для философии начинается новая эра, мой дорогой философ.
— Премного благодарен вам за добрые намерения, ваше высочество, но это никак не возможно.
— Однако же шесть лет назад вы сопровождали госпожу де Помпадур в Фонтенбло.
— Тогда я был на шесть лет моложе, а теперь прикован к креслу своими недугами.
— А также мизантропией.
— Пусть даже так, ваше высочество! Неужели свет столь уж интересен, чтобы ради него стоило утруждать себя?
— Дело обстоит так: в Сен-Дени на торжественной церемонии вам быть не обязательно, я повезу вас прямо в Мюэт, где послезавтра будет ночевать ее королевское высочество.
— Стало быть, ее королевское высочество прибывает завтра в Сен-Дени?
— Со всею свитой. Поверьте, эти два лье мы мигом проскачем, так что никаких неудобств вы не ощутите. Говорят, принцесса — прекрасная музыкантша, ученица Глюка.
Дальше Жильбер уже не слушал. Узнав, что послезавтра дофина вместе со свитой прибудет в Сен-Дени, он подумал вот о чем: Андреа окажется всего в двух лье от него.
При этой мысли молодой человек буквально ослеп, словно в глаза ему направили зажигательное зеркало.
Из двух чувств возобладало то, что было сильней. Любовь победила любопытство: на секунду Жильберу показалось, что в маленьком кабинете ему недостает воздуха, и он подбежал к окну с намерением отворить его, однако ставни были заперты изнутри на висячий замок — явно с целью, чтобы никто из квартиры напротив не смог увидеть, что происходит в кабинете г-на Жака.
Жильбер снова опустился на стул.
— Не желаю я больше подслушивать под дверьми, — проворчал он, — не желаю выведывать секреты этого горожанина, переписчика нот, моего покровителя, которого принц называет другом и хочет представить будущей королеве Франции, дочери императора, с которой мадемуазель Андреа беседовала чуть ли не коленопреклоненно. А вдруг я услышу что-нибудь о мадемуазель Андреа? Нет, нет, я не намерен уподобляться лакею. Ла Бри тоже подслушивал.
С этими словами Жильбер решительно отошел от двери, к которой опять было ринулся; руки его дрожали, глаза застилала пелена.