Жозеф Бальзамо. Том 2
Шрифт:
— Вы так полагаете, Филипп? Он же совершенно не видится со мной.
— Кстати, сестра, отец поручил мне передать, что сегодня после моего отбытия он приедет в Трианон. Поверьте мне, он любит вас, но только на свой манер.
— Вы как будто в затруднении, Филипп. Вы хотите что-то еще сказать?
— Только то, дорогая Андреа, что мне пора в путь. Который теперь час?
— Без четверти час.
— Вот она, причина моего замешательства, дорогая сестричка. Я уже час как должен быть в пути. А вот и ворота, за которыми я вижу своего коня.
Андреа постаралась придать лицу спокойное выражение и сжала руку брата.
— Ну что ж, — твердым голосом, чтобы не выдать своих чувств, проговорила она, — прощайте, дорогой брат.
Филипп поцеловал ее на прощание.
— До свидания, — поправил он. — Не забывайте, что вы мне обещали.
— Вы о чем?
— Хотя бы одно письмо в неделю.
— Вы еще сомневаетесь!
Эти слова дались девушке с большим трудом: у бедняжки прерывался голос.
Филипп помахал ей рукой и ушел.
Андреа проводила его взглядом, сдерживаясь, чтобы не всхлипнуть.
Филипп вскочил на лошадь, еще раз крикнул из-за ограды: «До свидания!» — и ускакал.
Андреа не сходила с места до тех пор, пока могла видеть его.
Когда же он скрылся из виду, она повернулась и помчалась, словно раненая лань, к деревьям; из последних сил, с замирающим сердцем и затуманенными глазами добежала она до скамьи и рухнула на нее.
Из глубин ее груди вырвалось судорожное, душераздирающее рыдание.
— Господи! Господи! — причитала Андреа. — За что ты оставляешь меня одну на земле?
Она закрыла лицо руками, и сквозь пальцы полились слезы, которые она уже не в силах была сдерживать.
Вдруг в грабовой аллее раздался чуть слышный шорох. Андреа показалось, будто она уловила чей-то вздох. Она испуганно повернулась — перед нею возникло опечаленное лицо.
То был Жильбер.
115. РОМАН ЖИЛЬБЕРА
Как мы только что сказали, это был Жильбер — такой же бледный, удрученный и безутешный, как Андреа.
При виде чужого человека Андреа поспешно утерла глаза: гордячка стыдилась слез. Она приняла свой обычный надменный вид; ее мраморное лицо, еще секунду назад искаженное отчаянием, вновь застыло.
Жильберу понадобилось гораздо больше времени, чтобы прийти в себя; когда м-ль де Таверне подняла взор и узнала юношу, его черты все еще были проникнуты страданием, которое она могла заметить в его глазах и во всей фигуре.
— Ах, так это господин Жильбер, — проговорила Андреа беззаботным тоном, который принимала всегда, стоило случаю, вернее тому, что казалось ей случаем, свести ее с Жильбером.
Жильбер промолчал; он был еще слишком взволнован.
Он весь дрожал, охваченный тем же горем, от которого еще недавно содрогалась Андреа.
Желая оставить за собою последнее слово, девушка продолжала:
— Но что с вами, господин Жильбер? Почему вы так жалобно на меня смотрите? Вас, должно быть, что-то опечалило — что же это, скажите?
— Вам хочется знать? — почувствовав
— Хочется.
— Мне тяжело видеть, что вы страдаете, мадемуазель, — признался молодой человек.
— А кто вам сказал, сударь, что я страдаю?
— Я это вижу.
— Вы ошибаетесь, сударь, я вовсе не страдаю, — снова проведя платком по лицу, отозвалась Андреа.
Жильбер почуял приближение бури и решил отвратить ее своею покорностью.
— Простите, мадемуазель, я просто услышал, как вы жаловались, — вздохнул он.
— Ах, так вы подслушивали? Час от часу не легче!
— Это вышло случайно, мадемуазель, — едва пролепетал Жильбер, стыдясь своей лжи.
— Случайно! Я в отчаянии, господин Жильбер, что волею случая вы оказались рядом со мной. Но скажите мне вот что: чем это вас так тронули мои жалобы?
— Я не могу видеть, как женщина плачет, — ответил Жильбер тоном, который крайне не понравился Андреа.
— Да неужто господин Жильбер видит во мне женщину? — удивилась высокомерная девушка. — Я ни у кого не выпрашиваю внимания к своей особе, а уж у господина Жильбера — подавно.
— Зря вы со мной так суровы, мадемуазель, — покачав головой, вздохнул Жильбер. — Я просто увидел, как вы печалитесь, и огорчился. Я услышал, как вы сказали, что, дескать, господин Филипп уехал и теперь вы одна в целом свете. Но это не так, мадемуазель, ведь остался я, а сердца более преданного вам, нежели мое, вы нигде не сыщете. И я повторяю: нет, никогда мадемуазель де Таверне не останется одна, пока мозг мой способен мыслить, сердце — биться, а рука — двигаться.
В своем мужестве, благородстве и преданности Жильбер был поистине прекрасен, хотя и высказал свою мысль со всей простотой, какой требовало глубочайшее почтение.
Однако мы уже говорили, что все в нашем бедняге не нравилось Андреа, все ее задевало и побуждало к оскорбительным ответам, как будто каждый из знаков его уважения содержал в себе обиду, а каждая мольба — вызов. Сначала девушка решила встать, чтобы вложить в свои жесты и слова как можно более суровой решимости, однако нервная дрожь удержала ее на скамье. К тому же она сообразила, что если встанет, то любой сможет издалека увидеть, как она разговаривает с Жильбером. Поэтому Андреа осталась сидеть и, вознамерившись раз и навсегда раздавить каблуком докучливое насекомое, отчеканила:
— Кажется, я вам уже говорила, господин Жильбер, что вы мне крайне неприятны, что голос ваш меня раздражает, а философический образ мыслей внушает отвращение. Почему же после всего этого вы упорно навязываете мне свое общество?
— Мадемуазель, — бледнея, но сдерживаясь, отвечал Жильбер, — благовоспитанная женщина не раздражается, когда ей выражают симпатии. Благовоспитанный человек считает себя ровней любому другому, а я, которого вы обижаете столь жестоко, быть может, больше, чем любой другой, заслуживаю симпатии, которой вы, к сожалению, ко мне не питаете.