Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша

Кастело Андре

Бывшая актриса располагала 1 200 000 ливров и накануне 13 вандемьера согласилась встретиться с «претендентом» на ее руку.

«Мы встаем из-за стола, — повествует Баррас. — Жених с невестой подходят друг к другу и затевают весьма конфиденциальный разговор. Я отхожу в сторону. Слышу, как они говорят: „Мы сделаем так, мы сделаем этак…“ Мы на каждом шагу. Это уже то самое мы Коринны, что так хорошо передала г-жа де Сталь в своем знаменитом романе. Бонапарт говорит о своей семье, с которой рассчитывает познакомить м-ль Монтансье. Его мать и все его братья, несомненно, оценят такую замечательную женщину. Он намерен при первой же возможности съездить с нею на Корсику. Там великолепный климат. Это край долголетия, новая страна, где, имея солидный капитал, можно

быстро разбогатеть, за несколько лет удвоить его и т. д. Бонапарт расписывает своей будущей половине корсиканские замки, которые стоят воздушных, В ту минуту, когда в разговор двух голубков вмешиваюсь я, мне докладывают, что в Париже беспорядки и мои коллеги вызывают меня в Комитет общественного спасения.

— Поручаю вам охранять дом, — бросаю я Бонапарту и м-ль Монтансье.

И оставляю их одних».

Эти амуры шестидесятилетней женщины с двадцатишестилетним мужчиной показались бы выдумкой чистой воды, если бы накануне Вандемьера Бонапарт не вознамерился жениться на подруге своей матери г-же Пермон-Комнин, которая, по годам, сама могла произвести его на свет. Когда Бонапарт сделал свое странное предложение, в соседней комнате находилась маленькая Лора, будущая герцогиня д'Абрантес. Она слышала, как после краткого «оцепенения» мать ее разразилась хохотом и ответила своему вздыхателю:

«— Поговорим серьезно, дорогой мой Наполеон. Вы думаете, что знаете, сколько мне лет? Так вот, вам это не известно. Я и не открою вам этого, потому что у меня тоже есть свои слабости. Скажу вам только, что я гожусь в матери не только вам, но и Жозефу. Оставим эту шутку: в вашем присутствии она меня удручает.

Бонапарт возразил и повторил, что, на его взгляд, все это вполне серьезно; что возраст женщины, на которой он женится, ему безразличен, коль скоро ей, как в данном случае, на вид не дашь и тридцати, и что он зрело обдумал свое предложение. Затем он добавил такие примечательные слова:

— Я хочу жениться. Меня хотят женить на женщине очаровательной, доброй, приятной и связанной с Сен-Жерменским предместьем ^[99] . Мои парижские друзья хотят этого брака. Мои прежние друзья стараются его не допустить. А я хочу жениться, и то, что я вам предложил, устраивает меня во многих отношениях. Подумайте.

Моя мать положила конец разговору, со смехом ответив Бонапарту, что она уже подумала».

«Очаровательной, доброй, приятной» женщиной могла быть только Жозефина, а «парижскими друзьями» — Тальен и его жена, поскольку Баррас, по его собственному признанию, вмешается в «дело» лишь много позднее, когда оставит Розу ради г-жи Тальен. В таком случае, именно Терезия подтолкнула женщину, «связанную с Сен-Жерменским предместьем», написать в конце концов знаменитую записку, которая имела целью вновь «подцепить» того, кто, казалось, забыл Розу.

99

Сен-Жерменское предместье — в XVIII — начале XIX вв. аристократический квартал Парижа.

«Вы больше не появляетесь у друга, который вас любит, вы его совсем забросили, и вы не правы, потому что он нежно к вам привязан.

Приезжайте завтра, в септиди ^[100] , позавтракать со мной. Мне необходимо видеть вас и потолковать с вами о ваших интересах.

До свидания, мой друг, обнимаю вас.

Вдова Богарне».

Если тут не заговор двух подруг, какие чувства движут Розой? Без сомнения, она думает о том, что однажды сказал ее приятель Сегюр:

100

Септиди — седьмой день декады по республиканскому календарю.

— Этот маленький генерал, похоже, станет большим человеком.

Разумеется, она уже «обладала» Баррасом, одним из пяти королей Республики после 30 октября, считавшимся тогда большим человеком. Но она не могла не понимать, что этот «покровитель» будет «покровительствовать» ей лишь временно.

Ей требовалось что-нибудь получше — мужчина, которого не испугают ее расходы, эта бочка Данаид ^[101] . К тому же она находила Бонапарта забавным — она своим певучим креольским говорком произносила «за-а-бавным». Конечно, он не Бог весть что… Короче, рассорившись теперь с г-жой Пермон и полагая, что вдова Богарне не из бедных, генерал Бонапарт является к ней в этот пресловутый септиди, и Роза для начала ловко дает ему понять, что ее связывает с Баррасом лишь большая дружба. Все пересуды о них — клевета! Наивный маленький генерал уже готов верить чему угодно.

101

Бочка Данаид — бездонная бочка. Согласно античному мифу, 50 дочерей царя Даная в одну ночь убили всех 50 своих мужей, за что боги осудили их вечно наполнять бездонную бочку.

Затем он вступает в беседу с хорошенькой вдовой, делающей вид, что она сочувственно внимает его излияниям насчет «своих интересов». Он, несомненно, распространяется о командовании Итальянской армией, которое надеется получить, рассказывает о своей семье. «Ты знаешь, — писал он в прошлом брату Жозефу, — я живу лишь постольку, поскольку могу доставлять радость своим близким». Поэтому, едва успев выйти из боя, он уже послал деньги своему клану: «Я отправил семье пятьдесят или шестьдесят тысяч франков, серебро, ассигнаты, тряпки. Теперь она ни в чем не нуждается. Она всем снабжена в избытке».

Он попросил места консула для Жозефа. Люсьен ^[102] , уже прикомандированный к Фрерону и отправленный с ним в служебную поездку, назначен 2 8 октября комиссаром интендантства. Двумя днями раньше Наполеон произвел Луи в лейтенанты артиллерии, а 12 ноября взял его к себе адъютантом. Он позаботится о маленьком Жероме, которого к концу года поместит в коллеж.

— Не могу сделать для своих больше, чем делаю.

«Клан» может быть доволен, но — и так продлится до конца невероятной карьеры Наполеона — клан будет считать, что для него всегда делают слишком мало.

102

Люсьен… Луи… Жером — младшие братья Наполеона (1775–1840, 1778–1846 и 1784–1860 соответственно).

Бонапарт много раз возвращается на улицу Шантрен, невзирая на присутствие мопса Фортюне, который ревниво лает на непрошеного чужака и пытается его укусить. Роскошь, чисто показная роскошь галантной дамы, ослепляет его. Он восхищается всем, в том числе очаровательной манерой Розы принимать гостей, каждому из которых она говорит именно то, что надо сказать, тактом, с которым она поддерживает разговор, и способом, которым она варит подаваемый ею самой кофе — «мартиникский кофе, присылаемый ей матерью с собственных плантаций». Бонапарт даже не подозревает, что у хозяйки дома за душой одни долги, что слугам платят редко, а поставщикам и того реже и что у «Розы бесконечно больше платьев и шалей, чем сорочек и юбок». Правда, о последних двух предметах туалета речь и не заходит — это было бы неуместно. Перед этой «дамой» гость чувствует себя сущим провинциалом и… чересчур уж мелким дворянчиком. Он ведь еще не знает, что титул виконтессы ею узурпирован. Бонапарт весь под властью несравненных чар «несравненной Жозефины», Он уже зовет ее так, не желая употреблять имя Роза — его произносило слишком много мужских губ.

— Какой за-а-бавный этот Бонапарт!

Теперь он любит ее, как никогда еще не любил.

— Я действительно любил ее, но не уважал: она была слишком ленива, — признается он на Святой Елене.

Покамест он ослеплен. Он больше не слышит ее лжи, не разгадывает ее хитростей, не видит явной поверхностности, но заодно не чувствует ее щедрости, услужливости, неумения ненавидеть, простоты. Он ослеплен тем, о чем говорит во второй — и не слишком приличной — части своего признания:

— В ней было нечто такое, что нравилось. И, прежде всего, п…, лучше которой не бывает. Там таился весь мартиникский Труаз-Иле сразу.