Жозефина
Шрифт:
Двумя другими полномочными представителями были генерал де Мерсфельд, благородный офицер, имевший незаурядный ум, вежливые манеры, и господин де Фиккельмонт, знакомый со всеми премудростями австрийской государственной канцелярии.
Переговоры проходили попеременно то у Бонапарта в штабе в Пассериано, то у полномочных представителей в Удине. Переговаривающиеся стороны обедали друг у друга. Развлечений было не так много, как в Монтебелло, но жизнь все же не была менее приятной. Герцог де Рагуз так вспоминал об этом периоде: «В моей памяти остались приятные воспоминания от пребывания в Пассериано. Там была особая атмосфера, которая не возникала с тех пор ни при каких обстоятельствах… Мы с пылом занимались телесными упражнениями для сохранения силы и ловкости, но и не пренебрегали духовной культурой и учебой. Монж
Именно в Пассериано на встречу с Бонапартом прибыл генерал Десекс. Много дней они провели вместе и прониклись друг к другу симпатией. Герцог де Рагуз говорил: «Десекс вовсе не забыл моих предсказаний насчет Бонапарта, предсказаний, так быстро сбывшихся. Как только он увидел меня, он мне о них напомнил. Он высказал Бонапарту желание служить с ним в ближайшей кампании. К этому периоду относится первый египетский проект. Генерал Бонапарт охотно говорил об этой древней земле. Его память хранила множество исторических сведений, и он упивался идеями более или менее исполнимых проектов по Востоку».
Адъютанты Бонапарта наслаждались приятным пребыванием в Пассериано. Но генерал здесь занимался серьезными делами. Он был должностным лицом, становившимся все более значительным. Он рассматривал как знак недоверия высылку в Пассериано Бототта, личного секретаря Барраса. За столом в присутствии двадцати или тридцати человек он без уверток обвинял правительство в несправедливости и неблагодарности. Он подозревал директоров в желании противопоставить ему как соперника Ожеро, и, тонко борясь с противниками, без конца повторял, что его здоровье и моральный дух ослаблены, что ему нужно несколько лет отдыха, что он не может больше ездить верхом, но несмотря ни на что его заботит лишь процветание и свобода его отечества. Что бы он делал, если бы Директория поймала его на слове?
В отношении дипломатии идеи Бонапарта шли вразрез с идеями правительства. Он был убежден, что установить мир можно лишь пожертвовав Венецию Австрии Со своей стороны, Директория, считая бесчестием для себя отдачу республики монарху, хотела не спасти венецианскую независимость, а установить республиканский строй на всем полуострове, уничтожить светскую власть папы, разрушить монархии Пьемонта и Неаполя.
Бонапарт не разделял таких радикальных взглядов на внешнюю политику. Он знал, что ему было необходимо духовенство, чтобы иметь возможность достичь высшей власти, а после того как он столь часто выступал против тиранов, он считал, что обязан быть предупредительным по отношению к монархам, которые через несколько лет должны будут стать ему братьями. Линия поведения, которой он следовал в Пассериано, исходила из этих соображений. Проницательный и прозорливый наблюдатель уже мог разглядеть в подчиненном Директории будущего первого консула и императора. По своему воспитанию, по вкусам, по браку, по идеям и принципам он одновременно принадлежал и к старому обществу и к революции. Он должен был взять и от того и от другого все то, что могло быть ему полезно в удовлетворении его честолюбия и реализации его мечты.
«Я проделал великолепную кампанию, — сказал он однажды мадам де Ремюза, рассуждая об этом периоде своей жизни, — я стал личностью для Европы. Своими повседневными делами я поддерживал революционную систему и в то же время я тайно поддерживал эмигрантов и позволил им питать некоторые надежды. Очень легко ввести в заблуждение этих людей, потому что они всегда исходят не из того, что есть, а из того, что они хотят, чтобы было. Мне делали великолепные предложения, надеясь, что я последую примеру генерала Монка. В своем цветистом и неуверенном стиле мне даже писал претендент на престол. Проще было покорить папу, отказавшись идти на
Рим, нежели я сжег бы его столицу. Наконец, я стал влиятельным и опасным, и Директория, которую я беспокоил, не могла в то же время выдвинуть никаких обвинений против меня».
Никогда не было более изобретательным и более утонченным притворство, которое являлось одной из главных черт характера Бонапарта. Он писал Директории: «Мое душевное состояние требует, чтобы я растворился в гуще масс. Слишком долго высшая власть была доверена моим рукам. При всех обстоятельствах
Директория была завистлива и подозрительна; у нее было предчувствие, что она найдет в Бонапарте владыку. И она соперничала с ним в притворстве и дружески протестовала против его отставки, но в этих протестах не было ничего искреннего. Секретарь Барраса Бототт, возвратившись из Пассериано в Париж, написал Бонапарту, что последние минуты в Пассериано глубоко огорчили его, что тяжелые мысли преследовали его вплоть до дверей Директории, но эти мысли рассеялись под действием чувств восхищения и теплоты, которые он обнаружил у директоров по отношению к покорителю Италии. Несмотря на явные демонстрации обоюдного уважения, что было лишь политической стратегией и с одной и с другой стороны, антагонизм между Бонапартом и Баррасом, хоть и уменьшился в результате скрытого влияния Жозефины, но стал уже заметен проницательному взгляду и должен был окончиться переворотом 18 брюмера.
Глава ХV
ЖОЗЕФИНА В ВЕНЕЦИИ
В то время, как Бонапарт находился в Пассериано, Жозефина провела несколько дней в Венеции. С 16 мая в этом городе стоял французский гарнизон. Старинное аристократическое управление было упразднено, и создано временное правительство с адвокатом Дандоло во главе. Отдельными республиками стали Бергам, Брешиа, Падуя, Виченца, Бассано, Удине. Повсюду был применен принцип французской революции, приняты национальные цвета Италии и организована федерация.
Знаменитая Венецианская республика была довольна, что сохранила независимость, но ее несколько беспокоили переговоры в Пассериано. Ее еще недавно такое горделивое и враждебное отношение к Бонапарту и французам становилось заискивающим и раболепным. Она настоятельно просила победителя посетить ее и заранее обещала ему неописуемые овации. Но Бонапарт уже принял решение оставить Венецию Австрии в обмен на Мантую и Адидж и не осмеливался сам показаться в городе, в отношении которого у него были такие ужасные планы. Он понимал, что после всех его ультрадемократических заявлений, после торжественного ввоза в Париж бюстов Юния и Марка Брута, не с руки ему, становясь императором, быть связанным по рукам и ногам с республикой. Если бы он приехал и был встречен на площади Святого Марка овациями, обещанными ему агонизирующей Венецией, он оказался бы в роли предателя. Его изощренность в притворстве не доходила до этого.
Другое дело — Жозефина; не будучи приобщенной к его дипломатическим секретам, она вполне могла отправиться на венецианские празднества как на простое увеселение. Не желая покидать Италию, не увидев этот великолепный город с такой знаменитой репутацией, она добилась у своего супруга разрешения поехать туда в сопровождении Мармона. Жозефина появилась в городе дожей как всегда доброжелательная, мягкая и приветливая. Видя ее такую улыбчивую, такую приветливую в обращении со всеми слоями венецианского общества, невозможно было бы предположить и поверить в те коварные планы, которые ее супруг вынашивал в отношении благородной и знаменитой республики. Несомненно, Венеция была виновна, ее нейтралитет не был ни честным, ни лояльным. Веронская пасха была огромным преступлением. Но насколько же будет ужасным наказание, и что произойдет с душами патриотов, которые должны будут присутствовать на самом жестоком из всех спектаклей — уничтожении своего отечества?