Жозефина
Шрифт:
В своих «Размышлениях о французской революции» мадам де Сталь сказала: «Бонапарт взял на себя заботу ускорить исполнение своего предсказания. Не явилось ли это хорошим уроком для рода человеческого, если бы эти директоры, эти не слишком воинственные люди, восстали из праха и потребовали бы от Наполеона отчет — за границу по Рейну и покоренные Альпы, за дважды приходивших в Париж иностранцев, за французов, погибших на просторах от Кадикса до Москвы?»
Однако, кто смог бы предсказать будущие несчастья в день 18 брюмера? Солдаты Бонапарта считают себя непобедимыми как никогда. Торжествует милитаризм. Форум заменяется лагерями. Все больше красных гренадерских шапок, пик и штыков. Прошла пора якобинцев. Остаются без ответа пылкие ораторы клуба Манежа. Ужасающий Сентерр не больше чем безобидный пивовар. Пригороды успокаиваются. Бой барабанов заглушает голос трибунов. Даже представители
«Это было именно в тот час, когда призванный Советом в Тюильри Наполеон начинал революцию 18 брюмера и произносил торжественную речь перед парижским гарнизоном, стремясь заручиться его поддержкой против второго Совета. Решетка сада меня остановила. Я припал к ней и как завороженный наблюдал за этой яркой сценой. Затем я побежал вокруг ограды в поисках входа. Добравшись до решетки поворотного моста, я увидел, как она открылась. Из нее вышел полк драгун: это был девятый полк. Драгуны направлялись в Сен-Клу со скатками и касками на головах, с саблями в руках. У них был тот воинственный порыв и тот гордый вид, которые отличают солдат, идущих на врага и решивших победить или погибнуть. От их воинственного вида во всех моих венах забурлила кровь воина, которую я получил от моих предков. Моя судьба была решена. В этот момент я решил стать солдатом, я мечтал лишь о сражениях и презирал любую другую карьеру».
Мадам де Сталь рассказывает, что в тот же день 18 брюмера она ехала из Швейцарии в Париж. Когда она в нескольких лье от Парижа меняла лошадей, сообщили, что только что проехал директор Баррас, направляясь в свое поместье Гросбуа. Его сопровождали жандармы. «Ямщики, — говорит она, — пересказывали новости, и такой народный способ узнавания их придавал им больше жизни. Впервые с начала Революции всеми устами произносилось имя собственное. До сих пор говорили: Конституционное собрание сделало то-то и то-то, называли народ, Конвент. Теперь же не произносили больше никаких названий, кроме имени этого человека, который должен был заменить всех и все. Вечером весь город с нетерпением ждал наступления завтрашнего дня, и нет никакого сомнения в том, что большинство честных людей, опасаясь возвращения якобинцев, желали тогда победы генерала Бонапарта. Признаюсь, все мои чувства смешались. Если бы начатая борьба привела к победе якобинцев, это привело бы к кровопролитию, и все же при мысли о победе Бонапарта я испытывала боль, которую можно было бы назвать пророческой».
С чувством удовлетворения от прожитого дня он возвращается в свой дом на улице Победы, где его ждет счастливая и успокоенная Жозефина. Закончены все военные приготовления: Моро занимает Люксембургский дворец, Ланн — Тюильри, Мюрат — замок Сен-Клу. Бонапарт засыпает с таким же спокойствием, с каким он засыпал перед большим сражением.
Глава XXIX
ДЕНЬ 19 БРЮМЕРА
Совершенная Бонапартом революция будет называться революцией 18 брюмера. Но 18 брюмера только прелюдия. Решающим днем явится 19 брюмера. Если 18-го есть еще законность, то 19-го происходит попрание закона. Вот почему победитель, желая оправдаться перед историей, выберет 18-е как официальную дату своего государственного переворота.
Ночь проходит спокойно. Пригороды не осмеливаются подняться. Парижане следят за развитием событий как зрители на спектакле. Они наблюдают за ними с интересом, но без страсти и гнева.
19-го утром дорога от Парижа и Сен-Клу запружена войсками, экипажами и просто любопытными. Предсказывают победу Бонапарта, но в этом еще нет полной уверенности. И эта неуверенность и неопределенность еще больше разжигают любопытство публики.
Бонапарт твердо решил, чтобы оба Совета начали заседания в полдень. Представители точны. Незадолго до полудня Бонапарт верхом находится во главе войск перед замком Сен-Клу. Старейшины должны собраться в галерее Аполлона, а Совет Пятисот — в оранжерее. Но к назначенному часу не все приготовления закончены, и заседания могут начаться лишь в два часа пополудни. В ожидании начала депутаты прогуливаются во дворе и парке. В настроениях, царящих среди членов Совета Пятисот, нет и намека на благосклонность по отношению к затеянному Бонапартом. Он же, раздосадованный задержкой, мечется, отдавая приказы и не скрывая своего беспокойства.
Два часа. Открываются заседания обоих Советов. Заседание Совета Старейшин начинается с обсуждения незначительных вопросов. Совет Пятисот начинает свое заседание разгулом страстей. Председательствует
Поступает письмо Барраса. Перед заинтригованными слушателями секретарь оглашает содержание письма, в котором директор заявляет о своей отставке. Письмо заканчивается следующими словами: «Слава, сопровождающая возвращение знаменитого воина, которой я имел счастье открыть дорогу, явные признаки доверия, оказываемые ему законодательным корпусом и декретом национального представительства, убедили меня, что каким бы ни был пост, на который меня призовут теперь общественные интересы, преодолены опасности, угрожавшие свободе, и защищены интересы армий. С радостью возвращаюсь я в ранг простых граждан и счастлив после стольких бурь передать судьбу Республики более достойную, чем когда-либо, сознавая, что я внес в это вклад».
Это письмо вызывает удивление и негодование. Из пяти директоров трое подали в отставку. Правительство низложено. Гранземон говорит с трибуны: «Прежде всего нужно знать, не является ли отставка Барраса результатом чрезвычайных обстоятельств, в которых мы пребываем. Я вполне верю, что среди находящихся здесь депутатов есть такие, кто знает, откуда и куда мы идем».
В то время как заседание Совета Пятисот начинается таким образом, что же происходит в Совете Старейшин? Туда приходит Бонапарт и выступает там как хозяин положения: «Граждане представители, вы находитесь не в обычных условиях, а на вулкане. Меня и моих товарищей по оружию уже осыпают градом клеветы. Говорят о новом Кромвеле, новом Цезаре. Если бы я стремился к этой роли, мне легко было ее достичь после моего возвращения из Италии… Признаем две вещи, ради которых мы пошли на такие жертвы: свобода и равенство». И коль скоро один из депутатов кричит ему: «Говорите о конституции!», он говорит: «О конституции? У вас ее больше нет. И именно вы уничтожили ее, покусившись на национальное представительство 18 фрюктидора, аннулировав 22 флореаля результат народного выбора, покусившись на независимость правительства 30 прериаля. Все партии уничтожили ту конституцию, о которой вы говорите. Все они пришли ко мне, открыли свои планы и предложили присоединиться к ним. Я не захотел этого. И, если нужно, я назову и партии и людей». И он называет Барраса, затем с его губ срывается имя Мулена. Такая неправда вызывает бурю отрицания.
Больше человек действия, нежели слова, Бонапарт теряется на какое-то мгновение. Шум все увеличивается. Но он недолго пытается убеждать и вскоре прибегнет к угрозам. Тоном защитника, вызывающего страх у тех, кого он берется защищать, он говорит: «В окружении своих братьев по оружию я сумею заставить вас подчиниться. Представляю вам этих храбрых гренадеров, штыки которых я хорошо знаю и которых я так часто водил на врага. И если какой-либо оратор, подкупленный врагом, заговорит о том, чтобы поставить меня вне закона, я обращусь к моим товарищам по оружию. Вспомните, что мне сопутствует Бог удачи и войны». Под воздействием такой угрожающей речи Совет Старейшин капитулирует перед Бонапартом, принимая его условия. А он выходит из зала, возвращается к своим солдатам и дает распоряжение сообщить Жозефине, что все идет хорошо и ей не о чем волноваться.
В то же время он узнает о разгуле страстей в Совете Пятисот. Тогда, приказав отделению гренадеров следовать за ним, он направляется к залу заседания Совета Пятисот, оставляет гренадеров у дверей, один входит в зал и проходит вперед с шляпой в руке.
На трибуне Гранземон говорит о письме Барраса. Пять часов вечера. Оранжерея освещена лампами. При виде Бонапарта члены Совета испускают крики недовольства: «Долой диктатора! Долой тирана!» Они срываются с мест, обступают его, говоря ему резкости, отталкивают его к двери, потрясают кулаками и угрожают ему. Он сам признается позднее, что это была самая большая опасность из всех, что когда-либо угрожали ему. К нему на помощь протискивается Бове, депутат от Нормандии, могучий, как Геркулес. Он отбрасывает от него нападающих и передает его спешащим к нему гренадерам. У одного из солдат, гренадера Томе, разорван мундир после потасовки. Гвалт неописуемый. Оранжерея напоминает поле боя.