Жребий викинга
Шрифт:
— А также вовремя представляли пред очи чужеземным королям и князьям норманнских дев, — со скабрезной улыбкой дополнил его предположение викинг, — которые бы правили славянскими и прочими правителями.
— Ну а затем этот королевский совет мудрецов помогал бы этим полунорманнским правителям деньгами, воинами и наставлениями, — продолжил его мысль монах Прокопий, улавливая, насколько глубоко понимают они теперь друг друга. — Нет, действительно, разве не так должен был бы поступать ваш конунг, услышав всю правду о викинге Свенельде? О доб-лестном, непобедимом викинге-воеводе? Разве не захотелось
— Так поступил бы всякий король. И рядом с ним всегда нашелся бы человек, который самим Богом призван был бы создать и возглавить подобный совет и вообще заниматься столь секретными государственными делами, — уклончиво ответил Эймунд, направляясь к двери и давая понять, что он и так сообщил иноку значительно больше, нежели имел на это право.
Дверь открылась на мгновение раньше, чем викинг успел дотронуться до нее рукой, и в проеме показалась златокудрая головка Елизаветы.
— Я подумала, инок Прокопий, — как можно серьезнее, наверное, подражая кому-то из взрослых, проговорила она, — и решила, что навсегда останусь русской княжной, как и моя сестра Анастасия.
Монах восхищенно взглянул сначала на Елизавету, затем на викинга и смиренно склонил голову:
— Хорошо, что ты подумала именно так, великая дочь великого князя.
— Разве кто-то из людей, которые окружают тебя, княжна, не желает, чтобы ты чувствовала себя русинкой?! — невозмутимо развел руками Эймунд. — Покажи мне этого человека. Кто способен усомниться в том, что ты — достойнейшая дочь великого князя Ярослаффа, — впервые за все время своего пребывания при киевском стольном дворе попытался он назвать своего повелителя так, как именуют его русичи. Вместо привычного для норманнского уха — «конунг Ярислейф». — Дочь великого князя великой Руси, — он выдержал небольшую красноречивую паузу, а затем неожиданно добавил: — Так жертвенно хранимой для тебя викингами.
15
Гуннар Воитель поднял вверх меч, и морские странники, участвовавшие в обряде жертвоприношения, умолкли. А замолчав, снова уставились на того, о ком почти забыли, — на Бьярна Кровавую Секиру. Но, прежде чем конунг что-либо произнес, золотоволосый крепыш Гаральд неожиданно вышел из-за спины королевы и остановился рядом с избранником смерти. По толпе воинов покатился глухой гул удивления.
«Как это понимать? — как бы спрашивали они друг друга. — Мальчишка хочет принять смерть вместо Бьярна; нет, вместе с ним?! Или, может, попытается заслонить его собой?»
— Что ты хочешь сказать нам, будущий воин Гаральд Гертрада? — прищурил глаза Гуннар Воитель, опираясь на рукоять загнанного в мелкую гальку меча. Сейчас главным было выслушать Гаральда, а не высказываться самому. — Мы слушаем тебя, юноша, слушаем!
— Я знаю, — по-детски неокрепшим, да к тому же слегка осевшим от волнения голосом произнес Гаральд, гордо, по-королевски вскинув при этом голову, — что этот обряд называется «Жребием викинга». Но если жребий божий пал на Бьярна, пусть тогда он падет и на меня.
Гуннар несколько мгновений напряженно всматривался в глаза Гаральда. При этом всем показалось,
— Он — мальчишка, — подсказал ему жрец. Повелевать сейчас Торлейф не мог, вправе был только подсказывать, — а в жертву можно приносить только опытного воина.
Однако в такой подсказке Гуннар не нуждался. «Мальчишка!» Словно здесь есть кто-то, кто этого не знает или не видит?!
— Мой дед, — неуверенно как-то сказал он, — который ходил в странствия с Эриком Рыжим, еще в дни его молодости, говорил мне, что бывали случаи, когда кто-либо из родственников или друзей обреченного предлагал свою голову вместо головы «избранника жребия».
— Да, такие случаи были, — мгновенно парировал жрец.
— И какое решение принимал в таких случаях жрец?
— Отдать себя в жертву вместо «избранника жребия» нельзя. А вот стать вторым «гонцом к Одину» — это считалось допустимым.
— Если только после этого сердобольный Спаситель по-прежнему видел какой-то смысл в подобной гибели?
— Ты правильно рассуждаешь, конунг Гуннар Воитель. Но даже вторым «гонцом» отправлять этого мальчишку мы не можем.
— Поскольку он еще не воин, — понимающе кивнул конунг.
— Ты слышал, юный рыцарь Гаральд? — обратился жрец к принцу. — Ты пока еще не воин и слишком юн. Так что в Валгалле сидеть тебе пока что рановато.
— А ведь ему еще рановато пировать в Валгалле, кхир-гар-га! — не упустил своей возможности Льот Ржущий Конь.
— Но дело даже не в этом. Никто не помнит случая, — вновь повысил голос жрец Торлейф, — чтобы когда-либо «избранник жребия» отказался от священной миссии «гонца к Одину»! Потому что никому не позволяла сделать это гордость викинга. Разве ты, Гертрада, не понимаешь, что весь род такого труса был бы после этого осмеян?!
Гертрада промолчал, тут уж ему возразить было нечего. Гуннар вопросительно взглянул на Бьярна, в то время как сам «избранник жребия» с трудом переваривал в своем сознании самое беспощадное из всех откровений, которые он успел познать в своей не столь уж и долгой жизни викинга: «Оказывается, есть, есть то, чем жрецы способны наказывать воина, — обвинением в трусости! А значит, позором! Его и всего рода!».
Уже осознав это, «гонец к Одину» еще переминался с ноги на ногу, а затем тяжело, словно сбрасывал со своих плеч принесенное к дому бревно, прокряхтел. Да, всего лишь прокряхтел, поскольку слов произнесено не было. Конечно, в жизни воина бывает немало моментов, когда ничего другого, кроме молчания или такого вот тягостного кряхтения от него и не требуется. Но сейчас был совершенно иной случай, сейчас нужны были хоть какие-то слова.
Нет, «гонец к Одину» понимал, что друг его детства Гуннар Воитель столь слабо вступается за него не потому, что желает как можно быстрее расстаться с ним на этом свете. Но именно Гуннар, как никто другой, должен был помнить о чести рода Кровавой Секиры, поскольку его, Бьярна, жена принадлежала к роду Гуннара. Да, к роду конунга Гуннара, и от этого никуда не деться.
Кажется, Гуннар несмело попытался сказать еще что-то, возможно, очень важное для всех, кто здесь собрался. Но и на сей раз хитрый жрец подстрелил его словом, будто птицу на взлете: